Проблема бастардов все еще не была решена во Франции, когда амбиции одной принцессы, воспитанной на подвигах Вандомов и надменности де Бофора, вовлекли герцога дю Мена в абсурдное предприятие. Весьма некстати. Герцогиня дю Мен, женщина ловкая и своенравная, внучка великого Конде, не могла не презирать своего супруга, личность довольно бесцветную и малодушную. Он с сожалением, но без протеста принимал ухудшение своего положения. Она же, уязвленная и поддержанная в своих капризах честолюбцами и льстецами, задумала обновить старую традицию заговоров, отравлявших правление Генриха IV и Людовика XIII, и вовлечь своего мужа в авантюру.

Заключенный регентом союз с Англией, Голландией и Австрией беспокоил Испанию, так как оставлял мало надежды на удовлетворение испанских устремлений в Италии. В 1718 году война казалась неизбежной, и герцогиня дю Мен сочла момент подходящим, чтобы вместе с испанским послом подготовить интригу, получившую название «заговора Селемара». Я не собираюсь пересказывать подробности этого дела, о котором написаны романы и которое действительно носило романтический характер. Напомню лишь об участии Испании, об Альберони и его повелителе Филиппе V, предполагавших извлечь выгоду из тех затруднений, которые герцогиня дю Мен создавала для регента, восстанавливая против него общественное мнение и требуя созыва Генеральных Штатов для установления нового регентства, куда мог войти герцог дю Мен. Заговорщики сносились с Филиппом V, склонявшимся к тому, чтобы поддержать эти прекрасные планы. Но был ли подлинный заговор против регента? Шуму было много, но эффект незначителен: кроме герцогини дю Мен и посла Селемара, таких глупцов, кто бы решился ввязаться в эту затею с Испанией, не нашлось. Кроме того, в июле 1718 года информация о заговоре стала известна Станхопу в Англии и тотчас же передана Дюбуа, французскому министру иностранных дел, которому ничего не стоило уничтожить этот проект гражданской войны еще в зародыше: 13 декабря письма Селемара были перехвачены, герцог и герцогиня дю Мен арестованы. Этой скорее забавной, чем опасной затеей завершилась последняя вспышка борьбы бастардов за независимость, спровоцированная женщиной, куда герцог дю Мен позволил себя вовлечь, несомненно, против воли, только бы не гневить свою надменную жену.

После этого эпизода мятежи бастардов больше не возобновлялись. Обжегшись, Людовик XV принял необходимые меры к тому, чтобы не создавать благоприятных возможностей для подобных волнений. Много невероятных историй рассказывалось о любовницах Короля-Возлюбленного: ему приписывались мириады бастардов, из которых лишь некоторые были его действительными детьми. Но как-то мало говорилось о мудрости этого великого государя, без сомнения, самого умного из Бурбонов. Его проявлявшиеся многократно мудрость и огромная политическая интуиция не изменяли ему и тогда,

когда он устраивал судьбы своих внебрачных детей, к чему он относился всегда очень серьезно, не выказывая, однако, пылких чувств и снисходительности своих предшественников, Генриха IV и Людовика XIV, жертвовавших государственными интересами в угоду своей любви и тщеславию. Людовик XV никогда не впадал в подобные крайности. Король, которого называли апатичным и спокойным, будучи, возможно, просто выше суеты, всегда демонстрировал изумительное чувство меры и уважение к государству. Он не допускал, чтобы его бастарды могли претендовать на что-либо, заботился о приличных условиях для них, но отказывался возвышать до такого положения, которое позволило бы им выступить против власти.

Людовик XV имел восемь внебрачных детей [63] — меньше, чем его предшественник, и меньше, чем Генрих IV. Далеко не тридцать или больше, что приписывали ему современники. Единственный из его детей, маркиз дю Люк, рожден от любовницы, возведенной в должность официальной фаворитки, — мадам де Винтимиль. Однако у Людовика XV были и другие «маленькие любовницы», которых он содержал в особом доме в Оленьем парке, в Версале. Единственным, кто унаследовал фамилию Бурбон, стал сын мадемуазель де Роман, продержавшейся недолгое время в большом фаворе. Маркиз дю Люк был провозглашен сыном г-на де Винтимиль, хотя его схожесть с королем, который прозвал его Полулюдовиком, не оставляла никаких сомнений относительно его настоящего отца. Остальные дети были приписаны выдуманным отцам, чьи имена часто недвусмысленно намекали на их блестящее происхождение: Ла Реаль (Королевский), Огюст (Август), Ле Дюк (Герцог).

Лишь одному аббату де Бурбону удалось добиться полупризнания. Все остальные внебрачные королевские дети, доверенные опекуну, получали щедрое содержание и оставались объектами заботы Людовика XV, а затем Людовика XVI. Девочек (а их было шестеро) с почетом выдали замуж. Однако никогда официально король не признавал никого из своих бастардов и тщательно оберегал от них своих законных детей. Он внимательно следил, чтобы они ни в чем не нуждались, то же самое он делал и для их матерей, но не оставлял им шансов ввергнуть государство в смуту. Этим беспечно пренебрегали его предшественники, но Людовик XV осторожничал скорее из политических соображений, нежели ради морального спокойствия современников. Так закончилась эпоха мстительных принцев-бастардов и высокопоставленных сеньоров — поджигателей мятежа. Последние королевские бастарды, подчиненные общему праву, отныне могли быть только верными подданными его величества, для которого наступало время душевного покоя, но вдруг на пороге абсолютной законности буржуазная мораль сделалась причиной гибели семьи Людовика XVI.

Любовь к удовольствиям не противоречила стремлению к славе и придавала правлению молодого монарха блеск и живость, особенно ярко проявлявшиеся во время праздников и балов, когда двор своим сиянием как бы символизировал благополучный ход царствования. С другой стороны, вольности, которые позволял себе государь и с которыми вынуждены были мириться Церковь и общественный конформизм — например, супружеская неверность, — иногда удостаивались самого сурового порицания со стороны благочестивых душ. В XVII веке король являлся объектом обожания, в нем видели сверхчеловека, поклоняясь ему, подобно языческому божеству дохристианской мифологии. И лишь немногие духовные лица с высоты кафедры или в исповедальне осмеливались воздавать Богу почести, присвоенные себе королем, и они же предначертали Людовику XIV кару в наказание за его беззакония. Всеобщая вера еще не охватила людей изнутри, она выглядела пока чем-то вроде формального и своеобразного спектакля. В этом спектакле смешивались страх перед адом, уверенность в силе религиозных обрядов и благоговение, не позволявшее точно определить объект своего почитания. Благочестие колебалось между королем и Богом, часто не в состоянии сделать выбор. И даже скандальное по» ведение Короля-Солнца, вызывавшее возмущение « наиболее набожных из его подданных, большинство расценило как привилегию живого бога, не подвластного человеческой морали. Совершить адюльтер, увести жену от мужа — это подвиги галантного Юпитера, снизошедшего на землю, дабы таким образом осчастливить смертных. Пусть даже не все мужья-рогоносцы оказывались способны, проглотив эту пилюлю, безропотно принять свою печальную судьбу, но, во всяком случае, основная часть подданных Людовика XIV взирала на антиконформизм своего монарха почти с религиозным уважением, как на возмездие за греховную человеческую природу. Следовало дождаться XVIII века, секуляризации монархии и отказа от ее священного характера, чтобы распутство королей стало восприниматься как преступление.

Людовик XIV зашел гораздо дальше своих предшественников, довольствовавшихся двумя женщинами, наслаждаясь значительно более хлопотной полигамией. Вплоть до триумфального вступления в его жизнь мадам де Ментенон он часто имел трех женщин одновременно, причем всегда открыто, официально и публично: одну королеву и двух фавориток. Привычки, дух рутины, сентиментальность, а возможно, и стремление к изобилию объясняют нежелание Людовика XIV расставаться с любовницей, которая больше не возбуждала в нем желания. Он сохранял ее подле себя так долго, пока она совершенно не пресыщалась своим ложным положением рядом с новой фавориткой, относившейся к предыдущей с вежливым уважением, тем самым закрепляя за собой страсть и пылкие чувства короля.