3 Когда прощаются, заметьте, Отводят в сторону глаза. Вот так и с нами было. Ветер Врывался в вечер, как гроза. Он нас заметил у калитки И, обомлев на миг, повис, Когда, как будто по ошибке, Мы с ней, столкнувшись, обнялись. 1938 Смерть революционера В шершавом, вкривь надписанном конверте Ему доставлен приговор, и он Искал слова, вещавшие о смерти, К которой был приговорен. Пришли исполнить тот приказ, А он еще читал, И еле-еле Скупые строчки мимо глаз, Как журавли, цепочками летели. Он не дошел еще до запятой, А почему-то взоры соскользали Со строчки той, до крайности крутой, В которой смерть его определяли. Как можно мыслью вдаль не унестись, Когда глаза, цепляяся за жизнь, Встречают только вскинутое дуло. Но он решил, что это пустяки, И, будто позабыв уже о смерти, Не дочитав томительной строки, Полюбовался краской на конверте И, встав во весь огромный рост, Прошел, где сосны тихо дремлют. В ту ночь он не увидел звезд: Они не проникали в землю. 1938 Ленин Вот снова он предстанет в жестах Весь — наша воля. Сила. Страсть… Кругом — народ. И нету места, Где можно яблоку упасть. Матрос. И женщина с ним рядом. Глаза взведя на броневик, Щекой небритою к прикладу Седой путиловец приник. Он рот открыл. Он хочет слышать, Горячих глаз не сводит он С того, о ком в газетах пишут, Что он вельгельмовский шпион. Он знает: это ложь. Сквозная. Такой не выдумать вовек. Газеты брешут, понимая, Как нужен этот человек Ему. Той женщине. Матросам, Которым снился он вчера, Где серебром бросают осыпь В сырую ночь прожектора… И всем он был необходим, И бредила — в мечтах носила — Быть может, им и только им В тысячелетиях Россия. И он пришел… Насквозь прокурен В квартирах воздух, кашель зим. И стало сразу ясно: буря Уж где-то слышится вблизи. Еще удар. Один. Последний… Как галька, были дни пестры. Гнусавый поп служил обедни. Справляли пасху. Жгли костры. И ждал. Дни катились быстро. Уж на дворе октябрь гостил, Когда с «Авроры» первый выстрел Начало жизни возвестил. 1937 «Здесь все не так…» Здесь все не так. Здесь даже день короткий. У моря тоже свой диапазон. И мнится мне — моя уходит лодка, Впиваясь острым краем в горизонт. Я буду плыть. Забуду дом и берег, Чужие письма, встречи, адреса, Забуду землю, где цветут поверья. Где травы меркнут раньше, чем леса. Мне только б плыть, Мне надо очень мало: Простор и море, искорку огня Да имя то, которым называла Ты у шального берега меня. Вот и сейчас мне мнится — На закате Уходит лодка. Верный взмах весла. И тот же голос слышится, и платье То самое, в котором ты была. Придет гроза, И встанет ночь в прибое. Последний довод к жизни истребя, Доколе плыть я буду за тобою, За светлым небом, блузкой голубою? Иль, может, вовсе не было тебя? 1939 «Я был ее. Она еще все помнит…» Я был ее. Она еще все помнит И скрип двери, и поворот ключа, Как на руках носил ее вдоль комнат, Стихи про что-то злое, бормоча. Как ни хитри, Она еще не смела Забыть тот шепот, Неземную блажь, И как бы зло она ни поглядела, Ты за нее не раз еще отдашь И сон, и музыку, И книги с полок, И даже верность будущей жены. Она твоя, пока еще ты молод И нет в твоем уюте тишины. 1940 «Я лирикой пропах, как табаком…» Я лирикой пропах, как табаком, и знаю — до последнего дыханья просить ее я буду под окном, как нищий просит подаянья. Мне надо б только: сумрак капал, и у рассвета на краю ночь, словно зверь большой, на лапы бросала голову свою… 1938 «Заснуть. Застыть…» Заснуть. Застыть. И в этой стыни смотреть сквозь сонные скачки в твои холодные, пустые, кошачьи серые зрачки. В бреду, в наплыве идиотства, Глядя в привычный профиль твой, Искать желаемого сходства с той. Позабытой. Озорной. И знать, что мы с тобою врозь прошли полжизни тьмой и светом сквозь сон ночей, весны — и сквозь неодолимый запах лета. И все ж любить тебя, как любят глухие приступы тоски, — как потерявший чувство красок, любил безумный, страшный Врубель свои нелепые мазки. |
