— Что ты надеешься увидеть? — нервно спросил Лукас, почему-то обернувшись на дверь и суетливо, как-то неловко перекрестился. — Думаешь, она еще встанет? Думаешь, ее надо спалить поскорей от греха?

— Ты же этого не сделаешь, — уверенно сказала Нессель чуть слышно и, помедлив, уточнила требовательно: — Ведь так? Курт?

— Не знаю, что там случилось, — заметил Ван Ален-старший, когда он не ответил, — но сдается мне, не все так просто, Молот Ведьм. Если эта деваха и впрямь ведьма, если устроила этот ад с помощью дьявольских сил или еще какой мерзости…

— Нет, — коротко отозвался он, наконец, остановившись подле стола и все так же пристально глядя на белое лицо с заострившимися чертами.

Охотник запнулся, переглянувшись с братом, и Лукас настороженно переспросил:

— Что — «нет»?

— Это не помощь дьявольских сил или еще какая мерзость, — пояснил Курт негромко и, помедлив, выговорил со вздохом: — Ян, ты видел, что случилось с людьми на мосту и улице рядом. Видел же? Даже те, кому повезло выжить, остались если не покалеченными, то ранеными. Вы с Готтер успели увидеть, что произошло?

— Вода реки вскипела, — так же тихо отозвалась ведьма. — И обрушилась на них. Девочка была невиновна, и Господь покарал ее убийц.

— Да с чего ты взяла? — хмуро возразил Лукас. — У нас с братом, знаешь, опыт немалый, так вот я тебе скажу, что такие фортеля чаще выкидывают совсем не святые мученики, а вовсе даже наоборот. Ведьм, малефиков, колдунов всяких — я повидал довольно, равно как и на их выходки насмотрелся вволю, но ни разу — ни разу! — не видел святого или…

— А я видел, — пожал плечами Курт; охотник запнулся, глядя на тело утопленницы напряженно и с опаской, и он продолжил: — И то, что я пережил сегодня, на дьявольские козни не тянет. Знаешь, почему? Потому что я это пережил.

— Ты остался цел, — хмуро выговорил Ван Ален, явно пытаясь не дать прорваться дрожи в голосе; он кивнул:

— Именно. На этих людей обрушились кипящая вода и раскаленный пар, и каждому досталось — по полной или походя, а я, Ян, был в этой воде. Целиком. Она кипела вокруг меня, и я дышал этим паром. По логике, от меня должен был остаться кусок мяса, проваренного по самые кости; а я здесь, жив, здоров и невредим.

— Потому что ты инквизитор? — спросил Лукас с нездоровым смешком. — «Ведьмы не могут вредить инквизиторам и другим должностным лицам потому, что последние отправляют обязанности по общественному правосудию»[62]?

— Потому что я не был виноват в ее смерти и пытался ее спасти, — отозвался Курт и, вздохнув, присовокупил: — И бросай читать всякую гадость.

— То есть, ты хочешь сказать, — недоверчиво уточнил Лукас, — что девчонка… святая мученица, что ли?

— Вынести такое суждение — сейчас не рискну, однако есть все основания утверждать, что предъявленное ей обвинение было ошибочным. Мало того: ни de jure, ни, по большому счету, de facto никакого предъявления обвинения и не было, поскольку толпа взбесившихся идиотов не является полномочным представителем власти. Alias[63], мы имеем: primo — убийство по сговору и secundo — оболганную несовершеннолетнюю девицу, что дает мне право вменить ее убийцам еще и клевету.

— Думаешь, тебе здесь подчинятся? — с сомнением спросил Ван Ален. — Одним махом приговорить к веревке полсотни горожан… Магистратские встанут на дыбы.

— Прежде отчего-то не вставали, — заметил Курт и обернулся, когда от двери послышалось тихое «майстер Гессе!».

— Майстер Гессе, — как-то сдавленно повторил Ульмер, застыв на пороге и с опасением косясь на тело утопленницы. — Ваше указание исполнено. Я привел ее мать в Официум; как вы и велели, в камеру запирать не стал, выделил ей самую дальнюю комнату… О том, что она здесь, всем известно: когда мы явились в ее дом, он уже был окружен людьми, но где именно в здании Официума эта женщина находится сейчас — известно только мне.

— Молодец, — кивнул Курт и, помедлив, спросил: — Как она?

— В stupor’е, — вздохнул Ульмер. — В ужасе от смерти дочери и от всего произошедшего; клянется, что «ее маленькая Ульрика не может быть ведьмой».

— Сходи к ней, — тихо попросила Нессель, мягко тронув Курта за локоть. — Поговори. Скажи, что так никто не считает, успокой ее, нельзя оставлять мать в таком состоянии, это жестоко и несправедливо.

— Быть может, все-таки уйдешь отсюда? — не ответив, спросил он без особенной, впрочем, надежды. — Ян за тобой присмотрит. Ты без завтрака, поднялась рано, а у меня сегодня будет тяжелый день, полный беготни, и если ты останешься — тебе придется таскаться со мною или сидеть целый день в Официуме.

— Нет, — решительно отрезала Нессель. — Я не уйду. И в вашем Официуме сидеть не стану; я буду с тобой. Ты сходишь поговорить с матерью этой девочки?

— Здесь найдется чем перекусить? — вновь оставив ее слова без ответа, осведомился Курт, и Ульмер неловко передернул плечами:

— Есть запасы на крайние случаи, но весьма скудные и не сказать чтоб особенные разносолы; к прочему, их давненько не обновляли — сами понимаете, майстер Гессе, поводов не было, как-то оно было ни к чему…

— Могу сбегать, — предложил Лукас. — Заодно присмотрюсь-прислушаюсь, что теперь творится в городе.

— Хорошо, — подытожил Курт. — Сбегай и прислушайся. Петер, мне нужны краткие отчеты по результатам первых допросов арестованных. Ян? Не спускай глаз с Готтер. Я поговорю с матерью убитой.

— А потом?

— А потом еще кое с кем, — недобро отозвался Курт. — И очень надеюсь, что до допроса там дело не дойдет.

Альтенбург утвердился на самом высоком холме Бамберга, и его центральная башня в три этажа была видна издалека — строгая, узкая, как маяк; да маяком, в том числе, она и была — железная комната-корзина под самой крышей в былые времена использовалась для того, дабы вовремя подать сигнал всей округе в случае опасности. Однако свет в ней давно уже не зажигался, а подходы к Альтенбургу кое-где поросли мелким молодым леском; правду сказать, вблизи самой крепости деревья были тщательно вырублены, трава выкошена, и приблизиться к епископской резиденции незамеченным было невозможно.

Башня была видна практически из любой точки города, отчего создавалось обманчивое впечатление близости, и Курт предположить не мог, что тащиться до Альтенбурга придется без малого час. Не будь рядом Нессель, он, разумеется, добрался бы скорее, а то и попросту вывел бы из стойла скучающего жеребца, однако настоять на своем и таки отправить ведьму в «Ножку» майстер инквизитор так и не решился. Почему — он не мог объяснить себе сам, но отчего-то засели в памяти слова охотника «она сказала, что должна быть здесь», сказанные на берегу Регнитца у ратуши. На вопрос «зачем», заданный ведьме, когда суета чуть улеглась, та лишь нахмурилась, коротко отозвавшись: «Шутишь? Так штормило!». Объяснить доходчиво, что она имела в виду, Нессель так и не сумела, и Курт махнул рукой, отложив попытки добиться внятных растолкований на потом. Вверх по крутому холму он шагал, косясь на свою спутницу и с прежним неприятным чувством отмечая, что в ее присутствии ощущает себя в большей безопасности, точно его сопровождает не слабая женщина, а pro minimum пара парней из зондергруппы.

К низкой калитке во внешней стене они подошли изрядно утомленными — не столько физически, сколько морально: Курт был убежден, что думала ведьма весь этот неполный час о том же, о чем и он — что творится сейчас за их спинами, на городских улицах, о чем перешептываются в домах, что пересказывают друг другу горожане и во что теперь это может вылиться… Безвестность и невозможность быть сразу всюду и если не контролировать, то хотя бы видеть происходящее — выматывала и раздражала. Казалось, пока он здесь, вдалеке и в неведении, Бамберг падает в разверстые глубины Ада…

На стук в калитку долго никто не отвечал, и лишь когда майстер инквизитор, не церемонясь, саданул в доски ногой, приоткрылось небольшое окошко, в коем обнаружилось недовольное лицо привратника.