Я не так представлял эту встречу. Сотни раз я хотел встретиться с отцом, но иначе. Конечно же, не

как простофиля-официант, тупо рекламирующий прохладительное. Я уже выхожу из комнаты на поиски всем известного аквариуса, но слышу его тихий, спокойный голос, словно укоряющий меня в излишне энергичном, ребяческом гостеприимстве:

- Сядь сюда, успокойся. Давай поговорим. Ты не хочешь поговорить со мной?

Отец сел на единственный в комнате стул, и я собираюсь сесть на кровать прямо напротив него, но

вдруг осознаю, что не могу пошевелиться. На мне доспехи средневекового рыцаря, а точнее Железного Дровосека, и они мешают мне двигаться. Отец смотрит на меня и ничего не говорит, а я замечаю его бледность и усталый вид, как в последние годы жизни.

- Как ты? Чем занимаешься? – спрашивает он. Я пытаюсь снять с себя латунные доспехи, но не

тут-то было. Делать нечего, и я решаю с этим смириться.

- Да нормально, работаю в магазинчике канцтоваров. Знаешь, типографию нам пришлось закрыть.

Со всей этой всеобщей информатизацией приходилось вкладывать немало денег, и мама подумала, что…

- Все это я знаю. Я имею в виду твои планы. Над чем ты работаешь, куда идешь…

- Ах, это. Иногда я подумываю, не стоит ли нам нанять продавщицу и купить сканер и принтер.

Даже не знаю. Думаю, так мы получали бы гораздо больше, не только из-за возможности копирования документов, но и потому, что так больше народу заходило бы в наш магазинчик, поскольку за плату они могли бы пользоваться оргтехникой, но... – Внезапно у меня пропадает желание продолжать разговор. Мои слова кажутся мне незначительными, а рассказ неинтересным. – Там видно будет.

- А твоя невеста?

Вопрос отца сбивает меня с толку.

- Невеста? – недоуменно переспрашиваю я.

- Да, та девушка, которая училась с тобой. Ну та, что так часто звонила.

- Ах, Лурдес. Ты ее помнишь?

Отец меня просто поражает. Какие вещи он мне выдает, что выуживает из глубин моей памяти. Вскоре после его смерти семья Лурдес перебралась в Валенсию, и наша связь оборвалась. Больше я ее не видел и редко думал о ней.

- Вот-вот, она самая, Лурдес. Я так и вижу ее, когда она взяла тебя за руку в день похорон.

- Это было накануне. Думаю, ты еще был...

Осекшись, я делаю неопределенный жест, проведя руками параллельно полу. Мне стыдно говорить о таких вещах. Не о том, как мы с Лурдес держались за руки, а о смерти. Это все равно, что после ссоры ты снова встречаешься с девушкой, и хотя вы оба думаете о той размолвке, ты сознательно избегаешь темы, из-за которой вы поругались, потому что боишься нового конфликта и разлада. Отец сам договаривает за меня:

- На носилках? В больнице или морге? Словом, ты имеешь в виду, что меня еще не положили в гроб?

Я делаю глоток джин-тоника, который магическим образом оказывается в моей руке, а отец, слегка наклонившись, хлопает меня по колену.

- Расслабься, парень, ведь прошло уже двадцать лет. В конце концов, человек привыкает говорить о таких вещах просто и непринужденно.

Человек привыкает? Кто? Главный герой события? Где? Где живут эти столь “непринужденные” главные герои, пока мы, второстепенные, остаемся здесь, чтобы помнить их? Но я так и не решаюсь спросить его об этом.

- Ладно, – говорит отец, вставая, – значит, у тебя нет невесты.

- Нет, сейчас нет, – признаюсь я, немного стыдясь. – Не знаю, что такое происходит... что они от меня сбегают.

- Они тебе нравятся, но не позволяют поймать себя, – говорит отец то ли в шутку, то ли всерьез. – Девушки, они как бабочки.

- Это верно, – соглашаюсь я и замолкаю. Ну как я собираюсь обзавестись невестой, если у меня в доме полно китайцев, а сам я ношу эти убогие, нелепые доспехи? Мне не хватает только воронки на голове, чтобы быть похожим на персонажа книги “Удивительный волшебник из страны Оз”. [прим: сказочная повесть американского писателя Лаймена Фрэнка Баума, позднее на ее основе с некоторыми изменениями А.М.Волковым была написана повесть “Волшебник Изумрудного Города”].

- А в остальной части дома вы что-нибудь изменили? – спрашивает отец.

Я скрываю тревогу за глотком джин-тоника и с трудом поднимаюсь, потому что железная кираса уже проржавела, а сочленения ни соединить, ни смазать некому.

- Нет, почти ничего. Ты же знаешь, что маму не слишком-то волнуют домашние дела.

- А тебя?

- Это не мой дом.

Я стараюсь быть почтительным и одновременно убедительным, но отец мне не отвечает, потому что мы стоим уже перед приоткрытой дверью его бывшей спальни, которую теперь занимает только мама. Ей не нравится спать при закрытой двери, она говорит, что это вызывает у нее клаустрофобию. Открытая дверь вызывала у меня беспокойство, поскольку мои доспехи теперь ужасно лязгали и скрежетали, и я боялся, что этот грохот разбудит маму. Отец вперил пристальный взгляд на нашего пса, излишне чуткого боксера, который всегда спит у матери в ногах. Само собой, отец не знал этого пса, потому что он живет у нас всего пять лет, а отец умер целых двадцать лет назад.

- Это не Монблан.

- Нет, это Паркер, высший сорт, качество выше чем у Кросса, Монблана, Ватермана, Шеффера и всех остальных вместе взятых. [прим: Parker, Cross, Montblanc, Waterman, Sheaffer – известные фирмы-производители авторучек]

Эту шутку я повторяю несметное число раз, потому что, как правило, она эффективна, и люди смеются, но отец не смеется.

- Монблана пришлось усыпить, – и вновь я чувствую себя на зыбкой трясине, – ведь он был уже очень старый.

- А что стряслось у мамы с рукой? Вроде она забинтована?

- Она упала.

Отец смотрит на свою жену, которая вот уже двадцать лет как вдова: теперь мама уже старушка, в то время как он так и задержался в среднем возрасте. Но ни морщины на ее лице, прежде таком красивом, а теперь сильно изменившимся с годами, ни дряблость тела с его лишними килограммами, ни загипсованная рука, кажется, не производят на отца никакого впечатления. Он смотрит на нее с беспокойством и нежностью. Возможно, что ни увядание тела, ни последствия травм не волнуют его на том свете.

- Моя Марго, моя любимая Маргарита... Бедняжка, – говорит отец. – Поцелуй ее за меня.

Похоже, визит закончен. Волоча свой неподъемный груз (моя броня теперь кажется свинцовой), я плетусь к двери. В гостиной китайцы и сестра продолжают все переворачивать вверх тормашками. Отец проходит по комнате с олимпийским спокойствием, ни словом не упрекнув меня за хаос.

- А почему ты продолжаешь жить с ней? Тебе уже тридцать семь, так ведь?

К чему этот вопрос? Я озадаченно смотрю на отца. Он несколько раз ласково хлопает меня по руке, как когда-то, но теперь мы оба взрослые и постепенно сближаемся в возрасте. Конечно, я и сам понимаю, что мне уже тридцать семь, но сколько бы я со своей показной непринужденностью ни рассказывал отцу о дисках, о магазинчике с канцтоварами, о нашей собаке, о матери, сколько бы ни бравировал, попивая джин-тоник, я веду себя как юнец, закованный в броню юнец, и все из-за какой-то паршивой стальной пластины, которая не похожа на нержавейку. Ради всего святого, какая тяжесть! А может, я и в самом деле по-прежнему чувствовал себя тем же самым подростком, которого отец покинул, уйдя в мир иной?

- Ну что ты? Я просто пошутил. Кажется, ты все такой же обидчивый, как всегда. Ты ничуть не изменился, – говорит отец, целуя меня.

И тогда меня охватывает давно позабытое ощущение: чудесное физическое восприятие отцовской привязанности, его глубокой, искренней, оберегающей любви, полной понимания, терпения, величия, широты и безусловной поддержки, которые заставили меня полностью забыть об этом надетом на меня грохочущем металлическом панцире. Любящее прикосновение моего отца обезоруживает меня, и мне становится легче. Я осознаю, чего я полностью лишен в жизни, и как сильно мне не хватает отца. Он видит мое безвольно-безучастное лицо и замечает: