Когда я встретил его в конторе после моего первого успеха в Александрийском театре, по окончании представления "На хуторе", он с пеной у рта накинулся на меня:

— Что вам надо от театра! — кричал он своим дискантом. — Вы беллетрист — сидите в беллетристах! Зачем вы пролезаете на сцену? Зачем вы мешаете мне? Порядочно это? Честно?

— Я не пролезаю, а иду, когда меня зовут, — указал я.

— Я вас прошу, не пишите больше пьес. Вы и мне напортите, и сами ничего не добьетесь.

— Да кто вам мешает, — пишите три пьесы в год и ставьте, — ответил я.

— А может быть я хочу писать не три пьесы, а четыре! А вы — занимаете место моей четвертой пьесы!

Он схватил меня за руку и с мукой в голосе продолжал:

— Поймите — это мой хлеб, а для вас — забава. Я существую театром, а вы пишите пьесы мимоходом. Голубчик, умоляю вас, ну ради Бога, больше не пишите!..

Я ему не только не дал слова не писать, но обещал в будущем написать, по крайней мере, тридцать пьес. Но я его успокоил:

— Впрочем, могу вам обещать, что в ближайшие два сезона я не буду ставить пьес, потому что занят Историей искусств — и мне не до театра.

Увлечение литературой и театром. Похороны Некрасова. Венок от русских женщин. Речь Достоевского на могиле Некрасова и в Москве на открытии памятника Пушкину. Смерть Достоевского. Похороны.

С 1881 года я совершенно забрасываю Академию Художеств и все больше и больше отдаюсь литературе. Инспектор Академии Черкасов пишет мне в Москву письмо, узнав, что я поехал туда, и спрашивает, когда я вернусь в Петербург, советуя с осени работать в этюдном классе.

Черкасов вообще чувствовал ко мне пристрастие и на похоронах Достоевского настаивал, чтобы я был в депутации от Академии. А меня более тянуло к Александрийскому театру.

До похорон Достоевского я помню одни только грандиозные похороны — это в декабре 1877 года — Некрасова.

Он умер в своей квартире в бельэтаже дома Краевского, на углу Бассейной и Литейной. Из окна его кабинета как раз рисовался "Парадный подъезд" управления уделов, куда "по торжественным дням целый город подъезжал с каким-то испугом". Здесь же он видел депутацию от мужиков лапотников, смиренно ждавших, покуда швейцар выйдет на крыльцо, — это и дало ему мотив для написания известной его поэмы. Как поэт, во мнении товарищей его по перу Тургенева, Льва Толстого, Достоевского, — он стоял очень невысоко, — Тургенев даже называл его стихи жеваным папье-маше с поливкой крепкой водкой и уверял, что поэзия в них и не ночевала. Но они высоко ставили Некрасова как "народного печальника", как сатирика, а главное — как отзывчивого художника.

Когда его хоронили, был морозный день — градусов двенадцать. Молодежь составила цепь вокруг гроба и несла его на руках — по Литейному, через весь Загородный, по большому Царскосельскому (тогда еще не Забалканскому) проспекту до Новодевичьего монастыря, его "вечного успокоения". Перед гробом несли огромный венок "от русских женщин" — и несли его какая-то дама в бархатной ротонде и баба в нагольном тулупе, платке на голове и в валенках. Это было тенденциозно, но хорошо инсценировано. В последнем слове священник читал отрывки из "Рыцаря на час". Достоевский говорил над гробом, опущенным в могилу, речь. Он говорил, что Некрасова надо поставить вслед за Пушкиным. Какой-то желчный молодой человек поправил оратора: "Некрасов был выше Пушкина!" Достоевский ничего ему не возразил, но потом в своем "Дневнике" разъяснил молодежи ее ошибку [40]. Особенно неприятно поразило Достоевского то, что кто-то назвал Пушкина "байронистом". "Байронистом ругаться нельзя, — писал он в Дневнике, — байронизм было святое звание в жизни европейского человечества. Пушкин был явление великое, чрезвычайное. Не понимать русскому Пушкина — значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ так глубоко и обширно, как никто и никогда. Несмотря на все пороки народа и многие смердящие привычки его, он сумел различить великую суть его духа… Пушкин — великий и непонятый еще предвозвеститель. Некрасов есть лишь малая точка сравнительно с ним".

Через полгода после смерти Некрасова было открытие памятника Пушкину в Москве. Лето 1880 года — поворотный пункт в воззрениях молодежи на искусство. Идол молодежи — тот Достоевский, что печатал тогда "Карамазовых", легко свалил писаревских идолов и на месте их поставил бронзового идола — Пушкина. С этих пор — крутой поворот к настоящему искусству.

"Наш прежний стыд взглянул на бронзовый твой лик!" — можно сказать словами поэта.

Я помню, как осенью 1880 года под влиянием речи Достоевского молодежь на последние деньги в складчину покупала новое издание сочинений Пушкина, как стали вдруг читать его, вчитываться, как вдруг начали всплывать образы Тютчева и Фета в другом свете, а "властители дум" шестидесятых годов начали меркнуть, меркнуть все больше — позолота с них стала слезать [41].

А еще через три месяца, в январе 1881 года, умер Достоевский. Весть эта поразила молодежь. Если смерть Некрасова не была неожиданна: болезнь продолжалась много месяцев и смертельный исход был неизбежен, настолько неожиданной явилась кончина Достоевского. И о Федоре Михайловиче знали, что он страдает эпилептическими припадками, но с эпилепсией живут долгие годы. Если "Бесы"" пошатнули в среде молодежи репутацию Достоевского, если "Идиот" и "Подросток" не были сразу поняты, то "Братья Карамазовы" имели успех колоссальный.

Достоевский жил в Кузнечном переулке, на углу Ямской улицы. Когда "улицей Достоевского" назвали продолжение Ямской — кусок ее от Разъезжей до Ивановской, старые петербуржцы пришли в негодование. Этой части Ямской в 1881 году не существовало: ее пробили позднее. А та часть Ямской, где действительно жил Ф. М., осталась под прежним названием. Гораздо было бы рациональнее переменить название Кузнечного переулка в улицу Достоевского. Но этого не сделали. Ни одного кузнеца теперь нет в этом переулке.

На панихиде по умершему писателю собралась огромная толпа его поклонников. Маленькая квартирка его — убогая и тесная, в третьем этаже, не могла вместить молящихся. Они густым хвостом шли по лестнице, выползали на улицу и шли бесконечной цепью мимо заборов с дровяными дворами, что помещались на месте нынешнего рынка.

День похорон Ф. М. был солнечный, морозный. Изображение процессии можно найти во "Всемирной Иллюстрации". Сотни венков с депутациями расположились по Кузнечному переулку, повернули мимо церкви на Владимирский проспект, потом завернули направо по Невскому. Такие похороны по многолюдству были невиданным зрелищем для Петербурга. Подробность: когда старичок извозчик, сняв шапку, с недоумением спросил у актера Петипа:

— Кого ж это хоронят?

Тот отвечал не без гордости:

— Каторжника!

Тогда была "диктатура сердца". Лорис-Медиков не счел нужным сдерживать порывы "национального горя" и ставить ему какие-нибудь препоны. Однако на Казачьем плацу, рядом с Александро-Невской лаврой, где хоронили Достоевского, случайно было ученье казачьим войскам, — и они были все время в "боевой готовности".

Семья Достоевского осталась без всяких средств. Во внимание к заслугам покойного положена была семье пенсия в три тысячи. Но самым главным подспорьем была энергия и практические способности вдовы Анны Григорьевны, занявшейся изданием произведений Ф. М. Когда двенадцать лет спустя издатель "Нивы" Маркс предложил ей сто тысяч за покупку всех произведений Достоевского, она наотрез отказалась и за эту сумму продала только право приложить их к "Ниве" в течение двух лет и отнюдь не продавать отдельно.