– …этого добей, – будто из тоннеля, откуда-то издалека донесся чей-то голос, еле различимый для Кинта.

Чуть слышно что-то шлепнуло, потом еще… Кинт тщетно пытался расслышать то, что происходит, но потом провалился кромешную темноту. Он не мог понять, есть он, или его уже нет, жив или мертв, но понимание пришло чуть позже, когда все тело охватила дикая боль. Болело все – голова, живот, грудь. «Значит, еще живой» – подумал он и попытался пошевелить рукой и неожиданно для самого себя взвыл диким зверем от боли во всем теле и снова потерял сознание. Спустя какое-то время сознание снова вернулось, было темно и холодно, а еще было трудно дышать. Что-то тяжелое лежало на нем, Кинт снова попытался пошевелить рукой, что отдавалось болью, но уже терпимой. Стало понятно, что он лежит под снегом, придавленный уже закоченевшим трупом коня и куском обшивки.

– Ну-ка, – Кинт попытался грести снег руками, толкаться ногами, преодолевая боль, но привычка выходить в охранение с ранцем за спиной, а также карабин в чехле сыграли злую шутку – ранец за что-то зацепился и не давал выползти. Нащупав на поясе нож, уже почти поддаваясь панике перед страхом задохнуться, часто и тяжело дыша, с трудом срезал лямки ранца и ремень чехла, и дело пошло. Гребя и отталкиваясь руками и ногами он, наконец-то, смог выбраться по грудь из завала, который вполне мог стать его могилой и сделал глубокий вдох, отозвавшийся пронизывающей болью в легких.

– Дьявол! Ммм… – поморщился от боли Кинт и стал осматриваться, потянув из кобуры револьвер.

Развороченной грудой искореженного железа предстал перед ним вагон экспедиционной машины, кругом разбросанные куски обшивки, узлы и агрегаты оборудования, что-то рядом горело. Посмотрев на небо, он понял по расположению солнца, что время примерно обеденное, стянув зубами перчатку, запустив руку под бушлат, достал часы и убедился, что верно определил время. Затем, вылез полностью на снег и, встав на четвереньки, попытался подняться… земля поехала в сторону и он рухнул на снег, снова испытав дикую боль, особенно в голове. Так, на четвереньках он и пополз, осматривая место трагедии… Никого, никого вокруг, только разбросанные части вагона и трупы, которые с большим трудом, но можно опознать – по одежде. У Крея не было головы и части плеча, словно кто-то гигантским палашом сёк, потом на глаза попалась конечность… чья-то рука и, судя по перстню, это одного из студентов. Кинт ползал на четвереньках вокруг развороченной машины, от тела к телу, или к частям тел. Волье был «целиком», и его точно добивали, размозжив голову. Кусок гнутой железяки лежал рядом. Расстегнув на трупе Волье пояс с кобурой, Кинт сел на колени, надел пояс поверх своего и медленно стал осматривать белую, искрящуюся на солнце и слепящую даль. Никого, только следы пары саней уходят в сторону леса.

– Так… согреться, найти что-нибудь поесть, – с трудом, опираясь на отломанную стойку штатива какого-то прибора, он встал и медленно, борясь с сильным головокружением и болью во всем теле, снова пошел вокруг машины. К слову, сильно пострадал только вагон, где инспектор вероятно и заложил все то, что было у него с собой в бауле, дабы уничтожить пассажиров одним ударом, кабина кочегаров и силовая установка не особо пострадали, чего не сказать об их обитателях – они были просто зарезаны как свиньи. Побродив около часа, собирая то немногое, что удалось найти, Кинт, прихватив свой ранец и карабин, забрался в кабину машинистов, насобирал куски угольных брикетов, что не разметало взрывом и набил ими топку…

– От крышки топки будет тепло, уже не замерзну, – начал сам с собой разговаривать Кинт, прислушиваясь к своему приглушенному голосу, – сейчас перекушу, выпью немного настойки и утром, когда полегчает, отправлюсь в Дастен, дам телеграмму Моресу… Угу… Там меня и возьмут, вдруг эти инспекторы там все такие же? Такие же кто, заговорщики или просто бандиты?

Принимать окончательное решение относительно того, как действовать Кинт все же решил после, как выспится и согреется. Огня не видно, только дым из трубы, и его скоро не будет заметно, уже темнеет, и Кинта, если специально не искать, никто и не увидит вдалеке от дорог, за холмами, поросшими лесом. Допив из помятой медной фляги настойку, Кинт зарылся в собранное, местами обгоревшее тряпье и закрыл глаза.

Сон не шел, в голове шумело, тошнило, почему-то немела левая и рука и нога. Нет, холодно не было, от крышки топки грело хорошо, запах, правда… труба свернута взрывом и тяга не очень хорошая. Чтобы справиться с тошнотой, Кинт принял сидячее положение – так полегчало… из памяти всплыл момент, когда его везли на скрипучей провозке в степной корпус после стычки на посту. Да, ощущения схожие и очень знакомы, и в этот раз досталось посильней, но и Кинт уже не юноша, может, поэтому контузия переносится немного легче, правда, вот слышно плохо, и эта боль во всем теле, отдающаяся после любого движения. Постучал прикладом карабина по железной стенке, чтобы проверить слух – очень приглушенный звук. Наконец тошнить почти перестало и, положив на колени карабин, Кинт закрыл глаза, пытаясь вспомнить лицо этого инспектора, но бесполезно, какое-то «серое» лицо, не запоминающееся, а вот глаза, глаза он запомнил и узнает из сотни других глаз. А еще начала накатывать злость, аж до дрожи, до хруста в сжимаемых кулаках… злость на Волье, который, прежде чем позволить профессору пускать этого инспектора, должен был проверить его жетон, злость на себя самого. Ведь заподозрил что-то, почему не прислушался? Потому что расслабился и мозги заплыли жиром за время экспедиции… Так, коря и упрекая в случившемся себя в первую очередь, Кинт все же уснул, перед этим еще несколько раз открывая глаза и глядя через люк кочегарки на звезды в темном небе.

Проснулся Кинт от озноба, колотило так, что зуб на зуб не попадал. Топливо прогорело, собрав все куски раскрошившихся топливных брикетов, что еще оставались в развороченном взрывом железном ящике, закинул все в топку. Затем подгреб на себя тряпье и хотел, было, снова погрузиться в сон, но вдруг заметил мелькание света, который хорошо отражался от искрящегося наста. Плотней прижав дверцу топки, Кинт, сев на колени, прильнул к щели в покореженной обшивке кабины… Три собачьих упряжки остановились у взорванной машины, освещая все кругом дорожными фонарями, кочевники спрыгнули с саней, о чем-то поговорили, разожгли факелы и стали ходить кругами у машины, собирая все подряд и рассматривая. «Три… четыре… шесть… восемь» – посчитал Кинт про себя гостей, левой рукой попытался достать из-под мышки пистолет, но бросил эту затею – все еще онемевшая рука плохо слушалась и было непонятно, как крепко Кинт держит ей оружие. Хорошо, два револьвера справа в кобурах – двенадцать, плюс пистолет в правой же руке – еще восемь… расстояние такое, что почти рукой дотянуться можно… Кинт замер и почти не дышал.

Тем временем кочевники, радостно переговариваясь, занимались мародерством, вот один подобрал останки чьей-то ноги, что-то сказал, отчего все засмеялись, и бросил ногу собакам. Те сразу кинулись ее рвать. Кинт не слышал рыка животных, да и речь кочевников воспринималась как некое приглушенное бубнение… плохо, очень плохо. Вот двое из кочевников полезли на машину, что-то комментируя тем, что остались внизу, снова смех… вот, смех уже слышно, – все больше Кинт напрягал слух. Со стороны вагона, на который влезли двое, к собакам полетела еще одна конечность… что точно, не разобрать, но собакам понравилось, и они, жадно огрызаясь друг на друга, кинулись к очередной подачке. Те, что забрались на разрушенный взрывом остов вагона, приближались к кабине кочегарки… Кинт, зацепив целик за пояс, с силой протащил пистолет вниз, досылая патрон, затем сунул пистолет обратно, достал револьвер, взвел курок и попытался поудобнее сесть и занять позицию для стрельбы. Нога не слушалась, и Кинт зацепил ей какую-то железяку, которая предательски звякнула. Двое застыли на развороченном вагоне и начали светить фонарями кругом, вскинув оружие… все, медлить нельзя…