— Твой Дятлик все за ум не берется! — сказал строго, с упреком. — Плохо может кончиться!
Ганна перестала смеяться.
— А ты б помог ему. Подошел бы как надо!
— К нему подойдешь! Только заговоришь, морду отворачивает!
— Значит, говоришь так! Ты ж так говоришь, что часто и не поймешь, или ты советуешь, или ты приказываешь! Как командуешь все равно!
— Наговорился, аж во рту горько! Все время толчешь одно, а они хотя б шелохнулись!
— Так это просто — шелохнуться! Дал приказ — и сразу чтоб тащили все в коммуну! Чтоб бежали, подпрыгивали от радости!
Миканор разозлился. Не сдерживался уже:
— Ты все знаешь! Все подходы!
— Знаю, — сказала она, снова будто усмехнувшись. — А и тебе знать бы надо! Если за гуж взялся.
Он только рассерженно глянул. Скрывая злость, подошел к столу, снова раскрыл тетрадку, стал рассматривать.
— Ты ето, может, пришел, чтоб указанье Параске дать, как учить?
— А что ж, думаешь, не могу? — Он опять говорил снисходительно. — Имею право на ето!
— То-то я и вижу, пришел важный! Принарядился! — Хотела удержаться и не смогла, добавила и насмешливо и серьезно: — Есть уже у нее кому указывать!
— Мало кто есть…
— Ни мало ни много. А один.
Миканор минуту колебался. Глянул настороженно.
— Кто ето?
— Он. Знаешь…
Миканор помрачнел. Знает. Невеселый, ссутулившийся, долго молчал. Листал, не видя, тетрадки. Наконец спохватился.
— Надо ехать. — Попытался улыбнуться. — Есть хочется. А землячки не угощают… Отцу тоже что передать?
— Был тут сам.
Подал большую безразличную руку. Уже без усмешки, искренне она попросила:
— Заезжай. Хоть попутно…
— Будет время, заеду…
Она потом пожалела, зачем растревожила его. Но сразу же возразила себе: нехай не задирает нос слишком! И попусту пусть не тешится!..
Глава вторая
1
Следующим вечером неожиданно принесло Дубодела. Дюжий, жилистый, в шинели и в военной шапке, криворотый, сразу заметила, держался как-то непривычно, льстиво и одновременно официально. Это заинтересовало ее. Когда Параска, с любопытством глянув на него, пригласила сесть, он мягко намекнул, что рассиживаться особенно некогда — дела. Об этом говорил, казалось, не только весь его вид, но и парусиновый портфель, который Дубодел держал на коленях и по которому беспокойно бегали его пальцы.
— Ну, не все время одними делами заниматься? — хитровато глянула Параска, подымая голову от тетрадей, которые проверяла.
— Все не все, а гулять, можно сказать, некогда…
— Вам же не надо тетрадей проверять! И неграмотных вы грамоте не учите! Времени у вас должно быть с излишком!
— Дохнуть некогда! Как в район перешел!
Он после того, как не избрали в сельсовет, устроился районным уполномоченным. Не большое, однако все же начальство, с портфелем ходит! И поблажку дать, и прижать может, что ни говори — районный представитель! И недаром угощают чуть ли не всюду! Ганна заметила неспокойный блеск в его глазах, подумала: и теперь вот, не иначе, с угощения! Даже шрам около рта побагровел!
Дубодел перехватил ее взгляд, кивнул, чтоб вышла на крыльцо. Она повела плечами, будто не поняла. Он подумал, встал, строго официальным тоном велел:
— Ганна, прошу выйти.
— Ето чего?
— Дело есть! Выяснить надо…
— Дак выясняй тут.
Он неловко помолчал. Искоса, настороженно глянул на Параску. Перевел взгляд на Ганну, недовольно покачал головою: недогадливая!
— При посторонних нельзя…
Параска сразу отозвалась:
— Дак я могу выйти!
— Нет, вы работайте! — Он сказал, нетерпеливо требуя: — Времени нет. Выйди!
Ну что ж. Ганна, не одеваясь, вышла в коридор. Он попросил выйти на крыльцо. Послушалась. На крыльце остановилась.
— Ну, выясняй.
— Пройдем немного еще, — добродушно взял за руку.
— Не хочу.
— От язва ж ты! — засмеялся одобрительно. — Все по-своему гнешь!
— Ну, что ты хотел выяснить?
Он выпустил ее руку, важно сказал:
— Ты ето правильно сделала, что Глушака кинула.
— Дак для етого и позвал, чтоб похвалить?
— Ну, язык! — Он снова засмеялся, как бы одобряя. — Правильно. Хватит гнуть шею на них!
Дубодел взял ее за руку. Ганна хотела сразу же отнять ее, но он не дал. Притянул к себе. Аж затошнило — дохнул водкой.
— Ты что ето?! — удивилась будто.
— А ничего! — забулькал противный смех. — Поухаживать от хочу за тобою.
— Вон как! Дак для етого надо было тянуть сюда? На мороз. — Холод-таки пробирал ее. Особенно мерзла спина. — Поухаживал бы там. При Параске.
— Нравишься ты мне! — Как бы не заметив издевки, он все тянул ее к себе. Она твердо уперлась ему в грудь. — Ну, чего ты? Н-не нравлюсь?
— Не нравишься.
Руки его немного ослабли. Но он все ж не выпустил ее.
— Почему ето?
— А не знаю. Просто гадкий.
Чувствовала, будто ударило его. Минуту растерянно молчал. Потом сказал злобно:
— Чего задираешь нос?
Она спокойно приказала:
— Пусти!
Дубодел отпустил.
— Нечего девку из себя строить! Не знаю, думаешь, как ты с етим Дятликом в гумне?..
— Знаешь?
— Знаю.
— Дак старайся не забыть.
Этот издевательский совет разъярил его.
— Чего задираешь нос, кулацкая подстилка!
Она сдержалась, проговорила с презрением:
— Ето все, для чего позвал меня?
— Т-ты еще пожалеешь об етом! — выдавил он люто.
— Тогда-то и будет!
Ганна спокойно закрыла двери.
Когда вошла, Параска оторвалась от тетрадей, взглянула лукаво, подсмеиваясь.
— Ну что, поговорили?
— Поговорили, — Ганна сказала таким тоном, что улыбка на Параскиных губах замерла.
Она всмотрелась внимательно и не стала расспрашивать. Склонилась снова над тетрадями. На кухне, одна, Ганна дала волю гневу: «Ах ты гад, гад, как обозвал, аж вспомнить противно!» Старалась успокоить себя — хорошо припекла его, отскочил сразу, — но гнев не унимался. «Думает, раз одна, дак все можно. Приходи и бери, рада будет… Кинется сама! Ага, только тебя мне и не хватало… Ждала, не могла дождаться!.. Грозит еще: „Пожалеешь!“ Пожалею о другом. Что не плюнула в глаза!» Вскоре успокоила себя — есть из-за кого переживать!
Через день явился еще человек. Был вечер, поздний вечер, скоро должны были окончиться занятия со взрослыми, когда Ганна услышала, что в коридор кто-то вошел. Пошаркал в темноте лаптями, остановился, видимо, не зная, куда идти.
Она открыла дверь в коридор, глянула в темноту.
— Кто тут?
Он стоял поодаль, во тьме коридора чуть виднелась фигура. Она не то что узнала — догадалась.
— Ты?..
Голос ее дрожал. Она мгновенно заволновалась. Обрадовалась: пришел! Радость недавних встреч ожила вновь.
И он медленно, так же обрадованный, подался навстречу.
— Заходи!
Когда он опасливо зашел, почти зажмурился от света, еще в летней шапке, в расстегнутой свитке, она радостно припала к нему взглядом. На мгновение некстати заметила какую-то белую пыль на рукаве — снег, что ли? — и больше ничего, что бы удивило как-то. Все было такое знакомое, родное. Глядя на него, она не столько видела, сколько чувствовала, вернее сказать, только чувствовала. Будто стояли, прислонясь…
Он, хмурясь, неловко, недоверчиво осмотрелся. Хмурился, может и от света, но ей подумалось, что не нравится ему тут. Спохватилась. Накинула на плечи платок. Решительно шагнула в коридор.
— Пойдем!
Вышли на крыльцо, в темноту, на ветер. Минуту казалось, будто ничего иного и не было, только их встречи. Все как тогда, перед гумном, под яблонею. Как в гумне.
Шли быстро, нетерпеливо. Наконец остановилась. В стороне от дороги, чтоб не помешал никто.
— Приехал! Не забыл! — голос ее прерывался.
— Не…
— Я думала, забыл!
— Скажешь!
— Не приезжал долго!
Он помолчал.
