— Я не знаю, какъ Маша.

— И когда мы уѣдемъ въ деревню?

— Прежде недѣли не могу, у меня здѣсь кое-какія покупки, а притомъ изъ К** добрые пріятели надавали столько коммиссій, что бѣда. Ты подумала ли о томъ, какъ намъ переѣхать; насъ такое множество! Вдругъ, право, не сочтешь, и папочка сталъ считать по пальцамъ: Пять, да два сына семь, да ты восемь, да моей прислуги…

— Еще забыли, со мной миссъ Джемсъ и она будетъ полезна намъ. Она будетъ учить Лизу по-англійски.

— И меня, сказала Анюта.

— И меня, воскликнула Лида.

— И меня, сказала смѣясь Маша.

— Ну хорошо, хорошо, произнесъ папочка нетерпѣливо, — только прервали. Сколько же я насчиталъ душъ?

— Восемь безъ Англичанки, а она душа басурманская, считать ли ее? сказала смѣясь Лиза.

— Хоть и басурманская, а надо же и ей мѣсто, замѣтилъ смѣясь Ваня.

— Для переѣзда въ подмосковную, сказала Анюта, — приготовлено не менѣе пяти экипажей.

— Страсть какая! Лошадей то что! сказалъ папочка.

— Однако прощайте. До завтра, я съ утра буду у васъ, а когда вы всѣ пріѣдете обѣдать къ намъ? сказала вставая Анюта.

— Въ воскресенье лавки заперты, сидѣть въ гостиницѣ скучно, такъ мы къ вамъ, отвѣтила ей Маша.

— Такъ я и скажу тетушкамъ!

Настало и воскресенье. Александра Петровна волновалась. Ей хотѣлось, чтобы все было хорошо, всего вдоволь, но не затѣйливо. Прошло то время, когда они звали Долинскаго чиновника пріѣхавшаго изъ К** и думали этимъ сдѣлать ему честь. Теперь Долинскій и его семейство должны были жить съ Анютой. Анюта выбрала его въ попечители и выказывала ему ту любовь и почтете, какое хорошія дѣти имѣютъ къ родителямъ. Притомъ Анюта, воспитанная тщательно, большой знатокъ приличій и свѣтскихъ пріемовъ, провела цѣлые три дня со своими какъ она продолжала называть ихъ, и не только чѣмъ-либо была непріятно затронута, или разочарована, но казалась все больше и больше веселою и счастливою. Она не умолкая разсказывала Александрѣ Петровнѣ, которая слушала ее съ любопытствомъ, о добротѣ папочки, о разумѣ Маши, о восторженности и благородствѣ Вани, о красотѣ Лиды, о разсудительности Агаши и умѣ Лизы. Словомъ, всѣхъ своихъ она, казалось, полюбила еще больше. Особенно Ваня пришелся ей по сердцу и сдѣлался ея любимцемъ.

— Но Лиза твоя, говорила ей тетка, — походитъ на Цыганенка.

— Походить, соглашалась Анюта, — слишкомъ пылка, не живетъ, а горитъ, не дѣвочка, а молнія.

— Такая была и ты.

— О нѣтъ, я была гораздо хуже, но Маша и миссъ Джемсъ воспитаютъ Лизу.

— Но она уже большая.

— Не совсѣмъ, ей минуло только тринадцать лѣтъ. Конечно, надо потихоньку, помягче, Маша на это мастерица.

— Отчего же она оставила ее рости какъ траву въ полѣ?

— На это много причинъ. Дѣти выросли, расходы возросли, а доходы не прибавились, и Маша была поглощена хозяйствомъ, послѣдніе два года болѣзнiю маменьки, а потомъ… послѣ ея кончины, такъ грустила, что не могла обращать особаго вниманія на Лизу. Вотъ въ эти года Лиза совсѣмъ отъ рукъ отбилась, но сама умная дѣвочка, вы сами увидите. А при умѣ все возможно.

Ровно въ половинѣ пятаго Анюта встрѣтила на лѣстницѣ всѣхъ своихъ родныхъ и при лакеяхъ въ передней показала такое уваженіе къ дядюшкѣ, такъ она называла его при постороннихъ, что всѣ возымѣли высокое понятіе объ этомъ старичкѣ, державшемъ себя по старомодному, но очень достойно.

— А барышни, сестрицы княжны, красавицы, особенно одна, сказалъ Максимъ швейцару Конону. — Наша-то княжна, кажется, въ нихъ души не слышитъ. Глядитъ такъ зорко, словно орлиный взглядъ у нея, чтобы всѣ имъ должное отдавали, ихъ почитали, это я примѣтилъ когда она меня за ними въ вокзалъ посылала и потомъ сама къ нимъ въ гостиницу пріѣхала.

Въ гостиной чинно сидѣли около сестеръ Богуславовыхъ всѣ Долинскіе, дѣти смирно, папочка церемонно, а Маша попросту. Замѣтивъ вязанье Александры Петровны, она взяла его и спросила у нея, знаетъ ли она новый какой-то point. Александра Петровна не знала; Маша попросила шерсти и спицъ, чтобы показать его.

— Это такъ легко, сказала она.

Вскорѣ Максимъ доложилъ съ особою важностію махая салфеткой, что кушанье поставлено. Онъ какъ-то искусно и щеголевато обвертывалъ большой палецъ салфеткой и потомъ пропускалъ эту салфетку на другіе пальцы, а конецъ ея висѣлъ черезъ руку.

Александру Петровну въ ея креслѣ покатили къ столу. Лиза смотрѣла во всѣ глаза, ей смерть хотѣлось самой катить кресло Александры Петровны, но это желаніе глубоко залегло въ ея сердцѣ, потому что она и слова сказать не рѣшалась, какъ истая дикарка. Обѣдъ прошелъ, какъ всѣ обѣды такого рода, не весело, да и не скучно. Анюта старалась оживить разговоръ, втягивая въ него Агашу, Ваню и Митю. Митя напустилъ на себя излишнюю развязность; въ два года жизни въ Москвѣ онъ завязалъ знакомство въ семьяхъ своихъ товарищей и силился прослыть свѣтскимъ человѣкомъ и записнымъ танцоромъ. Танцовалъ онъ плохо и потому въ величайшемъ секретѣ бралъ танцовальные уроки и изо всѣхъ силъ старался постичь тайны вальса. Анюта замѣтила стремленіе Мити къ свѣтскости и его желаніе выставить себя самостоятельнымъ и совершенныхъ лѣтъ человѣкомъ; она вскорѣ узнала, что всѣ эти замашки стоили дорого и что папочкѣ пришлось платить Митины долги.

Встали изъ-за стола и всѣ отправились въ гостиную.

— Теперь покажите мнѣ вашъ новый point, сказала Александра Петровна Машѣ.

А Варвара Петровна взяла Долинскаго и отправилась ходить съ нимъ по залѣ.

— Анна хочетъ жить съ вами, и я должна сказать вамъ нѣсколько словъ наединѣ. Она горяча, неопытна и скора. Умоляю васъ, не позволяйте ей выходить изъ строгихъ приличій. Съ нею ѣдетъ ея бывшая гувернантка, но она не будетъ въ возможности остановить Анны, если вы ея не поддержите.

— Будьте покойны, отвѣчалъ Долинскій, — я хотя и не жилъ съ аристократами и знатью, но я столбовой дворянинъ и въ домѣ матери моей соблюдались всѣ дворянскіе порядки. Притомъ же Анюта хотя и молода, но такъ превосходно воспитана, такъ послушна…

— Не всегда, сказала Варвара Петровна, — вы ея еще не знаете. У нея большой характеръ и что она захочетъ, то сдѣлаетъ. Она такъ молода еще и, какъ дѣвица знатнаго рода и очень богатая, у всѣхъ на виду. Ее надо оберегать отъ злоязычія и пересудовъ и отъ нея самой. Она легко увлекается и неосмотрительна. Вы должны быть ей вмѣсто отца, и отца не слишкомъ уступчиваго. Наблюдайте за ней зорко, остановите ее вовремя.

— Съ Божьею помощью, сказалъ Долинскій съ чувствомъ, — я постараюсь замѣнить ей отца насколько это возможно. Я знаю, что отвѣчаю за нее предъ Богомъ и совѣстью и взялъ на себя трудный долгъ руководить богатою наслѣдницей, взрослою дѣвицей, около которой многіе будутъ увиваться, ради ея состоянія. Я обѣщаюсь охранять ее, беречь ее, какъ сокровище мнѣ ввѣренное. Будьте на этотъ счетъ покойны.

На этихъ словахъ они возвратились въ гостиную и нашли оживленную бесѣду. Богуславовы и Долинскіе познакомились и къ радости и торжеству Анюты понравились одни другимъ.

Село Спасское раскинулось на полугорѣ, внизу которой бѣжала небольшая, но извилистая рѣчка Десна. Ея чистыя струи орошали не одинъ садъ и украшали не одну барскую усадьбу въ окрестностяхъ Москвы, но конечно ни одна изъ усадьбъ не сравнилась бы со Спасскимъ. Ничего не было въ ней затѣйливаго, но все было солидно, высоко и широко. Большой каменный бѣлый домъ стоялъ величаво, окруженный зеленью садовъ. Два большія круглыя крыльца, изъ бѣлаго камня, выходили одно на большой дворъ съ каменною бѣлою высокою оградою, другое на обширный садъ съ тѣнистыми липовыми аллеями. Двѣ большія каменныя колонны поддерживали круглый высокій балконъ и два широкіе круглые выступа въ фасадѣ дома придавали ему оригинальную форму. Домъ, построенный прочно, съ толстыми стѣнами, будто крѣпость, высился надъ прочими постройками, которыхъ было много. Прежніе владѣльцы, по мѣрѣ приращенія своихъ семей, строили флигеля, въ которыхъ гостили ихъ родные, и такихъ флигелей, не считая службъ, было нѣсколько. Всѣ они разбросаны были около дома, въ саду и цвѣтникахъ, такъ что пріѣзжему въ Спасское казалось, что онъ попалъ на дачи близко одна къ другой примыкавшія. Конюшня обширная и архитектуры столь изящной, что многіе принимали ее за господскій домъ, была украшена бѣлымъ камнемъ и бѣлыми колоннами. Изъ дому дорога, убитая щебнемъ и посыпанная пескомъ, широкая, усаженная по обѣимъ сторонамъ кустами сирени, шиповника и душистаго жасмина, вела въ церковь. И какая прелестная была эта церковь. Она стояла на зеленомъ холму, надъ рѣкой, каменная, бѣлая, небольшая, но такая во всѣхъ своихъ частяхъ соразмѣрная, съ крыльцомъ изъ бѣлаго камня, съ узкою, но длинною папертью. Въ праздникъ зеленый холмъ, усѣянный народомъ, толпившимся вокругъ, пестрѣлъ всѣми цвѣтами, и въ особенности краснымъ, отъ платковъ и сарафановъ разряженныхъ бабъ. Иконостасъ былъ старинный и темные, лики святыхъ окованы были богатыми, раззолоченными ризами. Въ церкви хранилась икона Божіей Матери, чтимая во всемъ околоткѣ. Она почиталась чудотворною и отовсюду стекался народъ поклониться ей, а князья Дубровины изъ рода въ родъ украшали ее, и риза ея блестела драгоцѣнными камнями.