Анна. Так он балетный…?

Гуров. Все звали его не иначе, как Il Folletto. «Эльф». Он итальянец. А она немка. Поженились, как и я, еще студентами. Ни он, ни она учить чужой язык не пожелали, пишут друг другу записочки.

Анна. Всё вы выдумываете!

Гуров. На ломаном английском.

Анна. Хотите произвести…

Гуров. Вот она передает ему записку, видите?

Анна. Да…

Гуров. Читает. Качает головой. Он с ней никогда и ни в чем не соглашается. Отдает обратно.

Анна. Да.

Гуров. Интересный вид общения, не правда ли?

Анна. Постойте…

Гуров. Так ведь могут атрофироваться голосовые связки.

Анна. Никакая это не записка! (Смеется.) Это счет за кофе!

Гуров (невинно). Разве?

Анна. Конечно! Видите, она кладет сверху деньги.

Гуров. Гм. Действительно.

Анна. Вы меня разыгрываете!

Гуров. Нет. Это всего лишь невинная курортная забава.

Анна. Что?

Гуров. Потом объясню. Завтра я еду в Ореанду прощаться с водопадом. Вы не составите мне компанию?

Анна. Боюсь, что я…

Гуров. Вместе с вашей очаровательной компаньонкой. Мы ее окрестим в природной купели. Какое мы дадим ей имя?

Анна. Мой муж может…

Гуров. Ялта! Нет возражений?

Анна. Ялта? Собака?

Гуров. Почему нет? Она будет вам напоминать о крымской идиллии. Между прочим, меня зовут Дмитрий Гуров. Из Москвы. А вы?

Анна. Анна… Сергеевна. Из Парголово.

Гуров. О! Итальянка!

Анна (смеется). Парголово — это в пяти верстах к северу от Петербурга.

Гуров. Да нет же, это в трех верстах к югу от Рима. Бьюсь об заклад, что вы поете в итальянской опере. Их теноры у нас частые гости. (Понизив голос.) Видите мужчину с мороженым? Он утверждает, что он незаконнорожденный сын королевы Виктории. А что, очень даже возможно. У нее было девятнадцать детей. (Громко.) В десять я зайду за вами в гостиницу и доставлю вас к обеду в целости и сохранности. Кстати, где ваш кофе?

Анна. Я и забыла.

Гуров. У них кофейный перерыв! Я напомню официанту. Придет? Пожалуй. Вместе со своей лохматой психопаткой. А вдруг не придет? (Равнодушно пожимает плечами.)

Анна. Какой странный. «Ровно сто семьдесят лет назад»! (Смеется.) Ему и сорока не будет. Женат? Да, он упомянул про жену. И детей, наверно, двое или трое. Пора бы и повзрослеть. На банковского служащего совсем не похож. На филолога, кстати, тоже. А как, собственно, выглядят филологи? Надо спросить. Изображает из себя весельчака, а на самом деле? Есть в нем что-то… нетерпеливое.

Гуров. Забавное словцо — «победа»! «Вчера я одержал победу на любовном фронте». Звучит, как военная сводка. С оттенком насилия. Не скажу, что оно меня шокирует, но сам я это слово не употребляю. Наверно, потому, что никогда не думал о своих женщинах, как о воинских трофеях. Скорее как о любительницах приключений. Ярких… увлекательных… воздушных, как суфле. Так, во всяком случае, бывает в дебюте. Тоже своего рода игра. Потом она переходит в миттельшпиль, и начинаются осложнения… с угрозами… и ты даешь себе слово: «Всё, это была твоя последняя партия». Но дебюты! Как тут устоишь? Да и надо ли? (Громко.) Впечатляет, да?

Анна. Что?

Гуров (перекрикивая шум воды). Водопад!

Анна. Красиво.

Гуров. Жидкое серебро.

Анна. Немного жутковато.

Гуров. В считанные секунды вниз обрушивается тонна воды.

Анна. Это не укладывается в голове.

Гуров. А где Ялта? (Собаке.) Иди сюда, отсюда лучше видно. (Анне.) Ее пугает этот грохот. Похоже, она не испытывает ко мне нежных чувств. (В сторону.) Это у нас взаимно. (Анне.) Давайте отойдем. Когда приезжает ваш муж?

Анна. Как только освободится.

Гуров. Освободится от чего?

Анна. От службы.

Гуров. А чем он занимается?

Анна. Он в губернском правлении… или в земской управе? (Смеется.) Ужасно. Никак не запомню.

Гуров. Стыдно, стыдно. Если он появится до моего отъезда, мы должны показать ему серебряный водопад.

Анна. Вы уезжаете завтра?

Гуров. Пожалуй, задержусь на несколько дней. Мы ведь с вами еще не были в городском саду. И в казино. А в пятницу мы встречаем пароход из Феодосии. (Вдруг перешел на шепот.) Видите этого босого мальчишку? Отходящего от женщины в зеленой шали? Только что он украл у нее сумочку.

Анна. Украл…? (Шлепает его по руке.) Да ну вас, в самом деле! Пойдемте, нам пора возвращаться.

Гуров. Спасибо, что составили мне компанию.

Анна. Ялта! Ялта! Идем, девочка моя.

Гуров. Кого вы зовете?

Анна. Ялту, которую мы здесь окрестили. Мою собачку.

Гуров. Какую собачку?

Анна. Да вот же она!

Гуров (шлепает ее по руке). Да ну вас, в самом деле! Где вы видите собачку?

Анна. Да вот же она!.. Ах, опять вы со своими глупостями!

Гуров. Гм, в самом деле.

Анна. Пойдемте, а то разберут извозчиков.

Гуров. Потом был городской сад. И казино, где я немного пустил пыль в глаза… глупо, не спорю… оставил приличную сумму. Она вела себя… благоразумно. А в пятницу мы пошли на мол встречать пароход из Феодосии, весь в огнях, сулящих бог знает какие надежды.

Анна. Почему я решила, что он странный? Вовсе нет. Нормальный… Внимательный. Щедрый. А смешной! Скажет что-нибудь, ну, ни в какие ворота не лезет, а лицо такое серьезное. Я уж и не помню, когда последний раз столько смеялась. Но иногда он уходил в себя, и я чувствовала… не знаю, как сказать… от него веяло таким одиночеством.

Гуров. В тот вечер на набережной… она была так раскованна, так счастлива. И удивительно хороша той красотой, которой награждает молодость. Мы поцеловались прямо на глазах у шумной публики, хлынувшей на пристань. Да. Нисколько не смущаясь. А затем я взял ее за руку, и мы пошли к ней в номер. (Пауза.) Здесь можно отметить, что свою собачонку она заперла в стенной шкаф, и эта дрянь всю ночь скреблась под дверью. Отметим также, что утро выдалось… бурным. Слезы. Раскаяние. Покаянные речи. Все, что полагается. Вплоть до классической фразы «Я навсегда потеряла ваше уважение». Ложка дегтя в бочке меда.

Анна (в слезах). Зачем? Как вы могли? Нашли жертву — тогда, на площади!

Гуров. Анна, ты сама не знаешь, что говоришь.

Анна. Кто я для вас? Уличная женщина. Сколько их у вас было здесь до меня?

Гуров. Я не стал меньше уважать тебя.

Анна. Ты ведь ничего не знаешь, и тебе нет до этого никакого дела, а мой муж, может быть, честный, хороший человек, который во мне души не чает.

Гуров. Я ни минуты не сомневаюсь.

Анна. И этого достойнейшего человека я предала, я пала так низко, как только можно пасть.

Гуров. Анна…

Анна. То, что я сделала, это гадко… хуже, низко. Я стала пошлой, дурной женщиной…

Гуров. Шшш.

Анна. Если бы вы себя могли сейчас видеть! Вы меня презираете, и правильно делаете. Боже мой, зачем я приехала в этот вертеп!

Гуров. Все это говорилось с настоящим жаром. Разве что немного… театрально. Но она не наигрывала. Бедняжка в самом деле считала себя, — хотя она и не произнесла вслух этих слов, — «падшей женщиной». Да, да. Удивительно.

Анна (спокойно). Передо мной стояли глаза Николая, его прекрасные честные глаза. В них не было обвинительного приговора или даже упрека. В них стоял немой вопрос: «Анна, почему?»

Гуров. Неожиданно она обвила меня руками, прижалась ко мне с такой силой, словно надеялась, что я могу спасти ее от нее самой. У нее опустились, завяли черты, и по сторонам лица печально висели длинные волосы. Я вдруг понял, что она не многим старше моей дочери.