Маята Эскиз поэмы Утром тягостно владеть бессонным взором, Солнышко следить — не хватит сил. Господи! Ведь я же не был вором, И родителей я чту, как прежде чтил. Знаю Иова… Учил о нём и в школе, Памятую, маюсь и дрожу В этой дикой и пустынной воле, Уходящей в росную межу. Но в пустыне праведник библейский, Вместе с псами в рубище влачась, Познал ранее, в долине Иудейской, Сочность жизненную — всю её, и всласть, А я вот, Господи… Я сызмала без крова, Я с малолетства струпьями покрыт, И понаслышке лишь, с чужого только слова Узнал про тех, кто ежедневно сыт. Брести в слезах, без сил, асфальтом тротуара, Молясь, и проклиная, и крича, И вспоминая боль последнего удара Карающего (а за что?) меча, — За эту муку — верую, Спаситель, За каждый шаг бездомного меня — Ведь верно?.. будет мне?.. потом?.. тогда?.. — обитель, Где Радость шествует, литаврами звеня. Беженец Какими словами скажу, Какой строкою поведаю, Что от стужи опять дрожу И опять семь дней не обедаю. Матерь Божья! Мне тридцать два… Двадцать лет перехожим каликою Я живу лишь едва-едва, Не живу, а жизнь свою мыкаю. И, занывши от старых ран, Я молю у Тебя пред иконами: «Даруй фанзу, курму и чифан*) В той стране, что хранима драконами». Мимо Спасение от смерти — лишь случайность Для тех, кто населяет землю. Словам «геройство» и «необычайность» Я с удивлением и тихой грустью внемлю. Слова теряют в жизни основанье Для тех, кто заглянул в миры, где только мысли… А будущее местопребыванье — Не меряю, Не числю… И вот поэтому писать стихи словами Мне с каждым днём всё кажется нелепей. Ведь я иду от Вас, — хотя и с Вами, — К просторам неземных великолепий. Две шинели Я тропкой кривою Ушёл в три часа, Когда под луною Сияла роса. А были со мною Жестяный стакан, Да фляга с водою, Да старый наган. И вынес я тоже Свирепую злость, Да вшитую в кожу Дубовую трость. И — меткою фронта Сквозь росы и пар — Махал с горизонта Крылатый пожар. Оттуда, где буро Темнели поля, — Навстречу фигура, Как будто бы — я. Такая же палка, Такой же и вид, Лишь сзади так жалко Котомка торчит. «Земляк! Ты отколе До зорьки поспел?» — В широкое поле Мой голос пропел. Как лёгонький ветер, Звук в поле затих… Мне встречный ответил Два слова: «От них…». И, палкою тыкнув В поля, где был дым, Отрывисто крикнул: «Я — эвона — к ним!..». «Шагай!.. Ещё рано… Часов, видно, пять…» (А пальцы — нагана Нашли рукоять.) И — каждая к цели Полями спеша, Две серых шинели Пошли, чуть дыша… Тропинкою длинной Шуршание ног. Чтоб выстрелить в спину, Сдержал меня Бог. Но злобу, как бремя, Тащил я в груди… …Проклятое время!.. …Проклятые дни! Харбин, 1930 [Из «Сумасшедшей поэмы»] Опять медлительно монахи По ступеням во двор идут, И жертвенники будто плахи, И гулких гонгов низкий гуд. Богослужение, как игры, Флейт и пищелок дикий рёв, Напротив — царственные тигры Толпе открыли красный зёв. Эй, не меня ли тут хоронят, Не я ль иду на вышний суд, Меня ль то на мишурной броне, На жертвенном огне сожгут? Зачем задумчивые ламы Кадят куреньями вослед? Постойте! Я не видел мамы Так долго — целых восемь лет. 6 февраля 1924 года, Харбин «Мне неловко и с ними и с вами…» Мне неловко и с ними и с вами, Мне неловко читать вам стихи, Ведь вы чужды созвучия гамме, Как Гораций смеху Ехидн. Я живу, я болею стихами, Они выжжены в сердце моём, Не забуду их в уличном гаме, Не забуду ни ночью ни днём. Со стихами я, одинокий, И умел забывать и мог И мои небритые щёки, И разорванный мой сапог. Вот, бывало, в седле с карабином По таёжным тропам бродя, Зорям я улыбался рубинным, Строфы мозгом моим родя. И теперь на панели промёрзшей — Проходя под огнями реклам, Шаг становится строже и твёрже, Если череп отдам я стихам. Вы и я. Мы так разнимся в этом, В этой мессе напевности рифм, Впрочем, что ж: я родился поэтом, Вы же просто мадам Барри. Задыхаюсь, коль прочитаю Две-три строчки, где гений есть, Вам же это лишь хата с края, И ни выпить нельзя, ни съесть. Вы умнее меня, быть может — Вы для жизни ценней во сто крат, А меня — вот так — уничтожит Тяжкий, гулкий, пожарный набат. Вот поэтому я смущаюсь, Если мне предложите вы Оторвать, хотя бы с краю, Хоть кусочек моей синевы. Я читаю, мой голос сверкает, В нём таинственный, дивный гипноз, Прочитаю, потом же какая Очарованность та, что я нёс. Ничего. Пьёте чай вы и гости, И никто не вспомнит потом, Мой совет: вы поэзию бросьте, Лучше думайте о другом. |
