Том Джимсон сел в поезд на станции Пенн, держа в руках все ту же небольшую кожаную сумку, с которой он отправлялся в тюрьму, выходил на свободу и в которую, судя по всему, уместится все необходимое, когда он достанет деньги и, избавившись от последних компаньонов, сядет в самолет и отправится в милую его сердцу Мексику.

Ну, а сейчас Том ехал в другое место. «Преступник возвращается на место преступления», — подумал он и прикоснулся кончиком языка к верхним зубам. Он всегда так делал, ведя безмолвные беседы с собой. (Человек, которому никто не мог доверять, в свою очередь, тоже никому не доверял и, следовательно, должен был развлекать себя собственными монологами.) Том отыскал уютный уголок из четырех кресел, стоявших друг против друга парами, и занял его целиком, усевшись в первое кресло, положив на второе сумку, на третье — ноги, а на четвертое — руку. Чтобы кто-то рискнул посягнуть на захваченную Томом территорию, поезд должен был заполниться куда плотнее, чем этого можно ожидать сегодня, среди недели.

Поезд еще стоял на месте, когда в кресло, отделенное от Тома проходом, уселся здоровенный увалень ростом под девять футов, лет двадцати, в громадных нелепых походных башмаках и белых носках, одетый в зеленые шорты, из-под которых выглядывали толстенные бугристые колени, покрытые, как и все остальное тело парня, густой шерстью. На его футболке красовалось какое-то дурацкое изречение, белокурые волнистые волосы были схвачены красной повязкой, а над головой возвышался рюкзак чудовищных размеров.

Том с брезгливым интересом наблюдал за тем, как парень расстегнул все лямки и снял рюкзак, который занял сразу два кресла. Бросив на Тома самоуверенный взгляд, свойственный лишь круглым дуракам, парень сказал:

— Постереги мой мешок, а?

— Ага, — отозвался Том.

Бухая ножищами и работая коленями, как марионетка, парень двинулся вдоль по проходу. Том дождался, пока тот уйдет, и быстро, но тщательно обыскал рюкзак. Затем он переложил в кожаную сумку (которую никогда и никого не просил «постеречь») двести долларов наличными и шестьсот в дорожных чеках, а также иллюстрированную «Кама-сутру», оставив парню грязное белье и прочий хлам. Усевшись в своем уголке, Том достал книгу Бэрнетта «Удар в темноте» и углубился в чтение.

Спустя несколько минут придурок вернулся с сандвичем и банкой пива в руках.

— Спасибо, — поблагодарил он Тома.

— Не за что, — ответил Том и вновь обратился к своей книге. Несколько минут спустя поезд дернулся и отправился в путь.

Поезд промчался по туннелям в центральной части Манхэттена и выскочил на поверхность на его северной окраине; Том продолжал читать. Поезд полез в гору и остановился на Сто двадцать пятой улице, где никто в него не сел и никто из него не вышел. Трущобы сменились индустриальным пейзажем, постепенно переходящим в сельский. Том продолжал читать. Природа никогда его особенно не интересовала.

Время приближалось к двум часам дня, и Том уже почти дочитал книгу — она должна была завершиться счастливым концом, Том это прекрасно видел, — когда в репродукторе зашипел голос проводника: «Райнклифф! Райнклифф!»

Отлично. Том сунул книгу в сумку, застегнул ее — две лямки с замочками, никаких «молний», — и поднялся на ноги. Сидевший по ту сторону прохода увалень приветственно приподнял руку и сказал:

— Всего доброго.

— Надеюсь, — отозвался Том и зашагал было прочь, но в этот момент словно бес толкнул его в бок, и Том обернулся к парню со словами: — И вам того же.

Поезд остановился, и Том покинул вагон, а на физиономии парня продолжала играть дурацкая ухмылка.

«Мамуля узнает вас в лицо, — заверил Тома Стэн Мэрч. — К тому же она там единственная женщина-таксист. И уж конечно, это будет единственная машина из Дадсон-Сентр». «Как-нибудь найду», — ответил Том.

Выйдя из поезда, он тут же заметил мамулю — приземистую плотную женщину в матерчатой кепке, куртке на «молнии» и вельветовых брюках, которая стояла, скрестив руки на груди и опираясь плечом о борт зеленой машины с белыми шашечками и надписью «Городской таксомотор».

Завидев Тома, она кивнула ему, не прекращая перебранки с другим сошедшим с поезда пассажиром, который намеревался нанять ее такси. Том подошел поближе, и неудачливый пассажир, возвысив голос, вскричал:

— Скажите же мне, ради Бога! Вы таксист или нет?

— Я — памятник Диане Хансен.

Том втиснулся между памятником и пассажиром и негромко сказал:

— А вот и я.

Мамуля, как и обещал Стэн, тут же признала Тома.

— Отлично, — сказала она. — Садитесь, — и открыла свою дверцу.

— Эй! — крикнул пассажир, увидев, что Том взялся за ручку задней дверцы машины. — Сейчас моя очередь!

— Не обращайте внимания, — сказала мамуля.

Еще чего не хватало. Том пожал плечами и полез в салон, но незадачливый пассажир ринулся вперед, просунув в открытую дверцу свой портфель и не давая Тому сесть. Тому пришлось бросить на него взгляд.

Он и сам не понимал толком, что такого особенного в его лице, но всякий раз, когда возникало неожиданное затруднение, Тому бывало достаточно лишь взглянуть на человека, создававшего помеху, и недоразумение улаживалось само собой. Может, что-то в его глазах или чертах лица — Том не знал и не желал знать. Но это «что-то» неизменно срабатывало, а больше ничего и не надо.

Сработало и теперь. Том бросил на скандалиста взгляд, и тот сразу умолк, заморгал глазами, и на его физиономии появилось тревожное выражение. Он втянул подбородок, словно норовя спрятать его за кадыком, и убрал портфель с пути Тома. Наконец Том получил возможность спокойно занять свое место.

Им еще предстояло пересечь Гудзон. Железная дорога бежала вдоль восточного берега реки по живописным местам, нимало не изменившимся с тех пор, как на этом континенте появились первые европейцы, но Том не обращал ни малейшего внимания на окружающие красоты. Сквозное шоссе, затопленный Паткинс-Корнерз и многочисленные Дадсоны, как погибшие, так и ныне процветающие, остались по ту сторону реки, где простиралась основная часть территорий штата Нью-Йорк.

К счастью, мост через Гудзон находился здесь же, в Райнклиффе. Проезжая по нему, мамуля посмотрела в зеркальце заднего обзора на Тома, который вновь достал книгу и принялся ее читать.

— Как добрались? — спросила она.

Том оторвал взгляд от книги, заложил страницу пальцем и, поймав в зеркальце взгляд мамули, ответил:

— Спасибо, прекрасно. Погода в это время года стоит отменная. И я не голоден, благодарю вас. И не следил последнее время за спортивными событиями. И не имею ни малейшего понятия о политике.

Затем он опустил глаза и вновь углубился в чтение.

Мамуля глубоко вздохнула и задержала воздух в легких. На ее щеках появились маленькие белые пятна, и мамуля устремила взгляд вперед, выискивая на дороге желающих померяться с нею силами.

Таковых не оказалось, и мамуля несколько минут впустую растрачивала свое негодование, пока не выехала на Сквозное и не увидела вдали машину из Бруклина. В тот самый миг гнев мамули обратился на ни в чем не повинный автомобиль. Какого черта являться сюда из Бруклина без крайней необходимости?

Мамуля вычислила территориальную принадлежность бежевого «форда» по номерному знаку 271 KVQ. Первая буква нью-йоркских номеров обозначает район, и "К" — отличие Бруклина.

Водитель несчастного автомобиля, кудрявый молодой человек, спокойно ехал, погруженный в свои мысли, когда появившийся откуда ни возьмись «Городской таксомотор» подрезал его справа, промчавшись в считанных миллиметрах от борта его машины, и вильнул хвостом, словно делая похабный жест выхлопной трубой. Позабыв о тормозах и вцепившись обеими руками в рулевое колесо, молодой человек лишь выпучил глаза, но соответствующей реакции на оскорбление не последовало. Разогнавшейся по левой полосе мамуле пришлось притормозить и дождаться, пока молодой человек подъедет поближе. Тогда она вновь сместилась вправо и пристроила свою машину вплотную к переднему бамперу «форда». Ну что, сопляк? Что же ты не отвечаешь?