Так решительно и круто оберегала официальная Москва неприкосновенность исконных устоев московской жизни. А между тем сама жизнь все дальше и дальше уходила от этих устоев. В середине XVII века, уже в первые годы царствования Алексея Михайловича, вторжение иноземного элемента в русскую жизнь сделало весьма заметные успехи. Пока в области идей и веры шли горячие споры и всячески укреплялась национально-охранительная политика, в области торгово-промышленной и военно-технической исподволь совершался настоящий переворот. Московская торговля попадала окончательно в руки иностранного капитала. Иностранный предприниматель готов был захватить в свои руки обработку и на месте русского сырья. Московское правительство все больше и больше привыкало делать заказы и закупки за границей через своих агентов иностранцев. На московскую службу массами принимались люди разных наций — военные, врачи, техники. Москва наполнялась иноземцами, покупавшими себе дома в московских центральных кварталах. Во всех крупных городах наблюдалось то же самое. Служилые «немцы» получали за службу поместья в разных уездах и садились на землю, забирая в свое распоряжение крестьянский труд. Московские люди, далекие от всяких идеологических соображений, охраняя свои обывательские интересы, должны были так или иначе почувствовать на себе практические последствия вторжения иноземщины в их быт. Конечно, многие из них смотрели на дело просто — старались извлечь из новой обстановки возможную выгоду. Они сближались с «немцами» для того, чтобы с них заработать: поставляли им товары, нанимались к ним на службу торговыми агентами или просто прислугой. Для таких не существовало ни вероисповедного, ни культурного вопроса. Но иногда (и чем дальше, тем острее) вставал вопрос шкурный. Общение с иноземцами в области торга и промысла приводило в общем к торжеству иностранного капитала и предприимчивости и разоряло русских контрагентов и конкурентов. Общение же в сфере служебной, где иностранец являлся инструктором и командиром, обижало и раздражало самолюбие. Еще ранее того кризиса, какой обнаружился в московской социальной жизни в первые годы царя Алексея, вопрос об иноземцах был уже поднят самыми различными слоями московского общества и притом совершенно независимо от высших церковно-охранительных кругов.

Ранее других заговорил московский торговый класс. Он очень рано, можно сказать, тотчас после смуты, стал показывать Московскому правительству свое недовольство иностранной торговой конкуренцией. Так в 1620 году московские «гости» (купцы высшего разряда) заявляли, то русским купцам равняться с английскими нельзя, что у англичан «с нашими ни в чем не сойдется», ибо «англичане люди сильные и богатые». «Сильны» они были теми привилегиями и льготами, которыми владели еще с XVI века благодаря милостям московского правительства и подкупу влиятельных дьяков Посольского приказа. А «богаты» они были потому, что работали организованным компанейским капиталом и располагали большим опытом и знанием международного рынка. Но как раз в эти 20-ые годы XVII века английская торговля в Москве стала ослабевать и англичане уступили первенство голландцам, которые начали посылать в Архангельск в десять раз большее число кораблей, чем англичане. Понятно, что и недовольство русского купечества перенеслось с англичан на голландцев. Особенно бросались в глаза хлебные операции голландцев в Московии. Первенствуя на хлебном рынке всей Европы, голландцы рассчитывали сделать Россию своей главной поставщицей и снабжать русским хлебом все страны Западной Европы. Они не только скупали, где могли, гласно русский хлеб, но и вывозили его тайно. Это приходилось им делать потому, что отпуск хлеба из Архангельска иноземцам был превращен в царскую монополию, которую им выгодно было обходить. Жалуясь на торговые плутни иноземцев и в особенности голландцев, русские люди указывали, что они покупают хлеб не только у казны, но скупают его по мелочам у частных лиц: посылают своих приказчиков и русских агентов для такой скупки и дают ссуду русским купцам, чтобы они для них приобретали зерно, ссыпали по подворьям и затем отдавали на корабли. На Вологде в одном 1629 году таможенные власти открыли 11 таких незаконных складов, устроенных для иноземцев по монастырским подворьям и частным дворам. Но так как хлебные операции нормировались самой казной в ее видах, то протестовать против них русскому торговому люду не приходилось. Он зато протестовал по другим статьям иноземного торга. В 1627 году было представлено царю первое (из известных нам) челобитье московского купечества на торговых иноземцев. «Гости и торговые люди москвичи и казанцы и ярославцы и нижегородцы и костромичи и вологжане и всех государевых городов» били челом, чтобы «те барабанские и галанские и амбарские[21] немцы, кроме аглинских гостей, по-прежнему дале Архангельского города и Колмогор в государеву вотчину не ездили и дворов бы своих на Руси не ставили и на Русском берегу у Студеного моря и в Сибирь промыслов своих по-прежнему не отпутали». Мотивы для такой просьбы излагались обстоятельно. Вкратце они таковы. После смуты («от Московского разоренья») торговые иностранцы проникли внутрь Московского государства; в городах стали покупать «у посадских людей тяглую землю» и на ней строят свои дворы; держат в них свои товары, минуя официальные склады (гостиные дворы) и не «доявливая» всех товаров в таможнях; торгуют в этих дворах в розницу, чем у русских торговцев «торги отняли»: «ныне те немцы на Вологде и в Ярославле и на Москве сидят по амбарам и по лавкам и продают всякие товары врозь». Кроме того, немцы скупают в устьях Двины русскую соль и возят ее на своих судах в Московский центр, наживясь на ней и отнимая «промыслы» у русский. Русскими товарами, скупленными на Руси, они начинают торг между собой уже в Архангельске, а «в таможне записывают те товары в проезд» (то есть на вывоз), и, таким образом, их торговые сделки на русской территории избегают законного обложения и «в том государева пошлина пропадает». Далее: пользуясь тем, что за немцами правительством закреплены рыбные ловли «у Студеного моря», немцы завели оттуда тайный вывоз хлеба. В устье рек входят иностранные корабли, будто «на удьбу и на сальную добычу» (то есть для рыбного лова и добычи ворвани), а на самом деле в те корабли насыпают «хлеб всякой — рожь и конопли и горох» и увозят за границу, и от того становится на всем севере «хлебная дороговь» и «все поморские места помирают голодом». Такие подробности воссоздают перед нами картину широкого развития торговых операций иноземцев на Руси, от которых, по мнению русских купцов, им «стала скудость великая». Но этими подробностями дело не ограничивалось. Русским торговцам казалось удивительной и непозволительной та организованность («меж себя заговор»), какая существовала среди немецких купцов. Они ловко «вызнавали цену» всякому русскому товару, извещали свою родину о состоянии московского рынка, получали оттуда «грамотки» с инструкциями, и так как своевременно и точно «про русские товары у них ставитца ведомо, почему какой товар на Руси купят», то они «по грамоткам у нас и закупают заговором русские товары». Конечно, планомерная и организованная закупка отдавала в руки иноземцев наиболее нужный им товар по наиболее выгодной для них цене, а русские купцы «от тех иноземцев стали без промыслу и многие торговые люди от своих промыслов отбыли и оттого оскудели и одолжали великими долги». Ввиду всех этих обстоятельств русские гости и торговые люди просили правительство не пускать иностранцев на внутренние московские рынки и пресечь на северных пристанищах их злоупотребления. Раньше, говорили они, иноземных торговцев далее гаваней «не пущивали, и в то время государевы пошлины збирали, а нам, холопам и сиротам вашим, были торги пространные, и в те лета нам ваши государские службы служить было радеючи, а не плачючи».

Такого же рода челобитья, каждый раз с более и более обстоятельным докладом о злоупотреблениях «немцев», подавались много раз, между прочим, в 1642, 1646 и 1648 годах. Русские торговые люди упорно и настоятельно просили не пускать иностранных купцов внутрь страны и ликвидировать их «дворы» в городах, где они «сидели» со своими товарами, торговали «врознь» и скупали русский товар, «закабаля и задолжа многих бедных и должных руских людей» Такие просьбы и жалобы вели за собой целые расследования со стороны московских властей. Собирались справки о прошлых временах, каковы льготы и кому именно из торговых иностранцев и когда были даны. От челобитчиков требовались соображения о том, каким порядком думали бы сами они достичь ликвидации иноземного торга в московских городах: «и от того с немецкими государствы у Московского государства нелюбья не будет ли? и што у немец на русских люди есть деньги, и тех долгов… вскоре… доправить будет не мочно, и те долги немцам кому платить? да у немец же на Москве и в городех устроены дворы, и только на те немецкие дворы купцов не будет, и за те дворы немцам кому же платить деньги?» На эти тревожные вопросы челобитчики отвечали, что они «с немецкими государствы нелюбья не чают», так как для немцев важно торговать с Русью хотя бы и у одного Архангельского города, что плату за отчуждаемые у немцев дворы, а равно и долги за русских должников «заплатят гости и торговые люди миром», и что буде на какой-либо долг русского у немцев не окажется документа, то в таком случае «сочтутся по душам». В результате правительство сочло нужным пойти навстречу желаниям московского купечества и прибегло к некоторым ограничительным мерам. Оно твердо стало на том, что «на Москве и в городех всем иноземцом никаких товаров в рознь не продавать, а будет учнут в рознь продавать, и те товары имать на великого государя»; «и по ярмонкам им ни в которые городы с товары своими и с деньгами не ездить и прикащиков не посылать». Таким образом, продажа в розницу и скупка по мелочам иностранцам воспрещалась; за ними оставлялась лишь оптовая торговля. Воспрещалось торговать «меж себя» на русской территории и «иноземцу с иноземцом», а можно им торговать было только с русскими купецкими людьми. Но исполнить просьбу последних о том, чтобы не пускать иноземных купцов внутрь страны, правительство не могло как по формальным основаниям, так и по практическим соображениям. С одной стороны, оно было связано договорами (например, Тавзинским и Столбовским со шведами), по которым выговорено было право иноземным купцам торговать не только на пристанях и в пограничных городах, но и на некоторых внутренних рынках Московского государства. А во-вторых, само правительство вело с иностранцами столь крупные и сложные торговые обороты, что в своих же интересах было далеко от мысли удалять их от Москвы и других торговых центров. Если к этому добавить, что московская администрация не имела привычки педантично исполнять веления власти, то можно понять, что иноземные купцы и после всех запрещений продолжали свою практику — оставались внутри государства, занимались скупкой русского сырья, торговали между собой, обходя таможенный досмотр, и продавали свои товары «в рознь». Домогательства московских торговых людей, таким образом, не достигали цели. Этим объясняется тот ход со стороны гостей и купцов, что они обратились за помощью и содействием к другим группам московского населения. Одновременно с московским купечеством, а иногда и совместно с ним, против иноземцев ополчаются служилые люди и духовенство. На земском соборе 1648–1649 гг. представители средних классов, дворяне и посадские люди (главным образом, торговые), вошли, по-видимому, в соглашение между собой и действовали постоянно «заодин». Челобитья служилых поддерживали тяглые люди, челобитья тяглых людей поддерживали служилые, — и в результате правительство, встречаясь с чисто классовым интересом, имело против себя весь «мир», «всю землю». Так и в вопросе об удалении иностранных купцов в Архангельск просителями явились не одни «гости и торговые люди», а на первом месте «стольники и стряпчие, и дворяне московские, и городовые дворяне, и дети боярские» (то есть, все «чины» или разряды служилого класса). При обсуждении частностей этого дела правительство «допрашивало» не одних специалистов торгового дела, но и людей дворянских «чинов», которые и давали свои отзывы вместе с купцами. Но кроме этого организованного содействия, проявлявшегося в приличных формах, служилая масса выступала иногда против «немцев», как грубая стихийная сила. В те же месяцы, когда обсуждали иноземцы вопрос на земском соборе, в московских Войсках происходило движение против немецких командиров. Шведский резидент в Москве Пом-меренинг доносил в Швецию, что 2000 московских дворянских рейтаров никак не хотят позволить командовать собой голландским или вообще иноземным офицерам, которых они называют некрещеными; и правительство из них самих подучивает 200 человек, чтобы они потом могли обучать прочих и командовать ими. К выступлениям против «немцев» служилого класса присоединялись и выступления духовенства. До нас дошел рассказ о том, будто бы патриарх Никон в начале своего патриаршества воздвиг гонение на немцев за то, что они в Москве носили русское платье. Случилось это потому, что, когда в городе происходил однажды большой крестный ход с участием патриарха, и Никон благословлял стоявший кругом народ, то немцы, бывшие среди русских, не крестились, не кланялись патриарху, как это делал православный народ. Никон рассердился и настоял на том, чтобы впредь запретить иноземцам носить русское платье. «Теперь поэтому (говорит известный нам Олеарий) все иностранцы, каких бы земель они ни были, должны ходить одетыми в костюмы своих стран». Не оспаривая вероятности этого рассказа, можем однако заметить, что вражду к «немцам», жившим в Москве, Никон унаследовал от своего предшественника патриарха Иосифа. Именно еще при Иосифе начались открытые выступления московского духовенства против сожительства с иноземцами, и сам Иосиф, вместе с некоторыми боярами, хотел выжить из Москвы не только торговых иноземцев, но также и иностранных офицеров, живших в самой столице. Натиски на правительство отдельных лиц в этом направлении не удавались, однако, до того времени, пока за дело не взялись целые организации из церковной среды. Именно по почину значительных групп московского духовенства начались ограничения иностранцев в правах их жительства в Москве. В начале 1643 года около десятка московских причтов района Мясницкой и Покровки подали царю челобитье о том, что «в их де приходех немцы на своих дворех близко церквей поставили ропаты[22], и русских людей немцы у себя во дворех держат, и всякое осквернение русским людем от тех немец бывает… и от тех де немец приходы их пустеют». А потому причты просили, чтобы «государь их пожаловал, велел с тех дворов немец сослать» и впредь не велел в их приходах немцам дворов и дворовых мест покупати. Государь удовлетворил это челобитье не вполне: немцев не сослал, но указал «ропаты, которые у немец поставлены на дворех близко русских церквей, сломать» и по всей Москве «дворов и дворовых мест немцам и немкам вдовам у русских людей не покупать». Но лет через десять московское население добилось и того, чего теперь не добились причты, именно полного выселения «немцев» за пределы московской столицы. Поводом для этой меры послужили большие пожары, опустошившие Москву в 1652 году. После них, в связи с вопросом о застройке и регулировке погоревших кварталов, поднят был вопрос и об отводе для иностранцев особого места для стройки за пределами Москвы вне ее «слобод» и «улиц». С осени 1652 года начали «строить» знаменитую «новую иноземскую слободу за Покровскими воротами за Земляным городом подле Яузы-реки», то есть «роздали в той Немецкой слободе под дворы земли, размеря против наказу». С этого времени и образовался под Москвой тот иноземный поселок, культурное влияние которого на Москву оказалось, против ожиданий московских охранителей, гораздо сильнее простого сожительства иноземцев с москвичами в московских улицах.