– Конечно! – охотно согласился профессор. – Ты не украл лишь по той причине, что не смог найти то, за чем пришел… Имей в виду! – громче сказал профессор и погрозил пальцем. – Нам все про тебя известно. И про твои связи с Владом Уваровым… Ну, как? Дальше будешь упрямиться?

– Я не знаю, о ком вы говорите, – огрызнулся Сашка.

– Упрямится! – вяло возмущался Курахов, поглядывая на меня и явно ожидая поддержки.

Я продолжал молчать.

– Нам все известно! – продолжал Курахов, и это была настолько безобразная игра, что мне стало дурно и захотелось выйти на воздух. – Нам известно, что этот псевдосвященник с фальшивой бородой связан с вами. Так это? Отвечай, голубчик, или завтра утром пойдешь в милицию.

– Ну, все, хватит! – потеряв терпение, сказал я. – Он уже засыпает, как, в общем, и я. Пусть идет к себе!

– Что значит – идет к себе? – нахмурился Валерий Петрович. – Я не вижу следов раскаяния на лице этого молодого человека! Вы посмотрите на него – он чувствует себя героем!

Но я уже поднял Сашку с дивана и подтолкнул к двери.

– Иди к себе, – сказал я и напомнил: – Завтрак должен быть накрыт вовремя.

Я выпроводил Сашку за дверь. В коридоре он поднял на меня глаза. Это был взгляд побитой собаки. Мне совсем некстати стало жалко парня.

Тихо скрипнула дверь напротив. Всего на мгновение из щели на меня глянули широкие, полные ужаса глаза Марины. Дверь захлопнулась, и этот звук показался мне чрезмерно громким, словно это был пистолетный выстрел.

– Ну, куда вы там пропали? – услышал я недовольный голос Курахова.

Я вернулся в комнату. Покачивая ногой, профессор сидел в кресле и играл бокалом с коньяком.

– Вы зря это сделали, – сказал он. – Я почти расколол мальчишку. Еще минута – и он бы во всем признался.

– Сомневаюсь, – ответил я, опускаясь на то место, где только что сидел официант. – На ваши вопросы даже при большом желании тяжело ответить.

– Конечно! – воскликнул профессор. – А что вам еще остается делать, как только критиковать мои вопросы – свои-то вы не задавали.

– Прежде чем о чем-то спрашивать у него, я хотел бы сначала выслушать вас.

– Меня? – удивился профессор, словно я сказал нечто из ряда вон выходящее. – А что вы хотите услышать? Кажется, на берегу я рассказал вам все.

– Вы мне ничего не рассказали. А всякая история начинается с предыстории. Я не знаю сути проблемы: от чего вообще весь сыр-бор начался. Я не знаю элементарного.

– И много ли вы хотите узнать?

– Минимум, Валерий Петрович! Самый минимум! В милиции, да будет вам известно, зададут в десять раз больше вопросов.

Курахов призадумался. Минутное молчание, которое повисло в комнате, дало возможность уловить тихий звук, доносящийся из коридора. Профессор, не придав ему значения, снова плеснул из бутылки в бокал и уже собрался было что-то сказать мне, как я выразительно прижал палец к губам, на цыпочках подошел к входной двери и присел у замочной скважины.

Дверь напротив медленно приоткрылась. Марина, уже одетая в свой скромный наряд, выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, затем тихо вышла и прикрыла за собой дверь. Она пошла по коридору в ту сторону, откуда этой ночью пришел я – к пожарной лестнице.

Был пятый час утра.

Курахов плеснул себе в бокал коньяка и встал посреди комнаты.

– Мне очень трудно с Мариной, – начал профессор. – В прошлом году она поехала с группой каких-то чудаков в Израиль и крестилась в Иордане. Вернулась оттуда с совершенно сдвинутыми мозгами. Как раз в это время супруга приболела, и, чтобы обеспечить ей покой, я отдал Марине ключи от своей квартиры. А потом случилось несчастье с ее матерью.

– Что именно?

Профессор ходил по комнате и долго не отвечал.

– Это не относится к делу, – уклончиво ответил он. – Но гибель матери настолько потрясла Марину, что у девушки случилась истерика. Она кинулась мне на шею и стала умолять, чтобы я не оставлял ее одну в опустевшей квартире.

– И Марина осталась жить у вас?

– Да, она прожила со мной еще недели две-три, а потом тихо и незаметно вернулась к себе. Этим летом она увязалась со мной сюда, в Судак, хотя я планировал провести отпуск в одиночестве. Вот, господин сыщик, о себе и Марине, собственно, все… Между прочим, уже светает!

– Да, светает. Но вы еще не рассказали мне о самом главном – о звонках с угрозами.

Профессор вздохнул, словно я предлагал ему поговорить на какую-то мелкую, малоинтересную тему.

– Угроз, собственно, не было… – медленно сказал он, раздумывая над каждым словом. – Было банальное клянченье. Стоны троечников перед зачетом.

– Но Марина сказала…

– Все, что сказала вам Марина, – перебил меня Курахов, – она сказала с моих слов. Лишь однажды она была свидетелем такого звонка. Я прекрасно знаю, кто звонил… Нет, это не угрозы и не шантаж. Поверьте мне, что это малозначимый эпизод.

Я заметил, что у профессора стремительно пропадает охота продолжать разговор.

– Валерий Петрович! – с укором произнес я, понимая, что если профессора не «раскачать», то он замолчит окончательно. – Вы же понимаете, что авторы звонков и вчерашнего обыска в вашем номере – одни и те же. Допрашивая официанта, вы даже назвали фамилию Уварова! Кто он? Почему вы его подозреваете?

Профессор поджал губы и, наверное, мысленно произнес: «Язык мой – враг мой», подошел к бару, взял все ту же бутылку коньяка, повертел ее в руках. Пить ему уже не хотелось, и он снова предложил мне:

– Может, глоточек?

– Почему вы не хотите рассказать мне всю правду? – задал я встречный вопрос.

– Правду, правду! – передразнил профессор. – Эта правда вам может показаться ложью! – Он еще помолчал некоторое время. – Я расскажу вам, как было, а вы судите сами. Моя докторская диссертация сначала задумывалась как коллективный труд. Я взял в помощники самых перспективных аспирантов. А поводом стал один незначительный с виду документ из частного мадридского архива – несколько страниц летописи, повествующей о жизни графского рода Аргуэльо… Впрочем, об этом манускрипте я уже вам говорил на берегу.

– Скажите, а кто привез этот манускрипт из Испании?

– Это не суть важно. Когда речь идет о коллективном труде…

– Профессор, – перебил я Курахова. – Это важно.

– Ну, хорошо, – смирился он. – Протокол привез из Мадрида один из моих научных сотрудников, Владимир Уваров, причем тогда он и понятия не имел, что эти документы имеют какое-то отношению к делу Христофоро ди Негро. Обратите внимание, что именно я, путем долгих научных исследований, пришел к выводу, что никакой связи между консулом и испанской графиней, во что до сих пор верит Уваров, быть не могло.

– Одним словом, вы присвоили себе этот манускрипт, – слишком грубо подытожил я.

– Как вам не стыдно! – возмутился профессор, но мне стало ясно, что я попал в цель. – При чем здесь присвоил? Я пользуюсь им на правах научного руководителя.

– Как бы то ни было, Уваров звонил вам и требовал вернуть манускрипт?

– Да. Он врал, что в мадридском архиве отдал в залог за манускрипт пять тысяч долларов и, дескать, ему надо получить деньги обратно.

– А вы выгнали его из группы…

– И его, и всех остальных. Я глубоко разочаровался в этих недоучках. С ними оказалось невозможно работать. Они не знают, что такое дисциплина и ответственность.

– Но почему вы до сих пор не вернули Уварову манускрипт? – допытывался я.

– Я еще не закончил своих исследований! – быстро ответил профессор. – Через две недели, максимум через месяц, я верну Владу его манускрипт!

– Значит, вы считаете, что в вашем номере похозяйничал Уваров?

– А кто же еще? Если это сотворил ваш официант, то, безусловно, по воле Уварова. Может быть, Владимир хорошо заплатил мальчишке; может быть, припугнул – не знаю.

– Вы сказали, что Уваров придерживается версии о связях консула с графиней Аргуэльо?

Профессор махнул рукой.