Бритва Оккама, господа! Не вводи новых сущностей без необходимости. Я и не вводил их, то есть принимал нору за нору, а не за лабиринт. А зря.

Я изо всей силы ударил кулаком по ржавому пруту. Прутья были толстые, таким бы стоять не в подземных норах, а в окнах тюремных камер. Я мог просунуть между ними руку, но не туловище.

Мое спасение откладывалось. Помню, я подумал о том, что не имею представления о том, под какой частью центра Москвы нахожусь и что там наверху. Наверху могло быть что угодно. Внизу, подо мной, тоже. А по сторонам был лабиринт тесных нор с одним-единственным выходом, который еще предстояло найти. Ощупью. О том, что результат поиска заранее неизвестен, я изо всех сил старался не думать, но не получалось.

И в этот момент за решеткой забрезжил свет.

Был он слабым, шел из-за поворота, но мне показался ярче солнечного дня. Свет! Люди!

– Эй! – заорал я не своим голосом, не веря такому счастью. – Эй, кто там есть? Ау! Помогите выбраться!

Загуляло эхо. Сейчас же кто-то испуганно охнул в ответ. Мне показалось, что это была женщина. И еще мне показалось, что заскребли по полу отодвигаемые в спешке стулья, один даже упал. Кто-то ругнулся грубым голосом. И только потом мне в ответ гаркнули:

– Кто такой?

– Слесарь. Выньте меня отсюда!

– Как ты сюда попал?

– Заблудился, – крикнул я, чувствуя себя полным идиотом. – С кем я говорю? Кто-нибудь может мне помочь?

Кажется, там совещались. Шепотом. Затем оттуда грянуло:

– Поможем. Оставайся на месте.

Ждать пришлось довольно долго. Насчет собственной безопасности я успокоился (как вскоре выяснилось – напрасно), зато начал терять терпение. Человек так устроен, что ему нужно всего помногу и сразу. Наконец до меня донесся лязг, и я понял, что с той стороны снимают не то дверцу, не то раму с металлической сеткой. Отблеск света на стенке лаза на минуту стал ярче, затем почти потух. Зато я услышал шорох и сопение – кто-то большой лез ко мне с той стороны, и лез натужно, с трудом протаскивая свое немалое туловище сквозь узкую нору. Один раз шепотом заматерился – очевидно, на повороте. Опять сопение и шуршание. Вспыхнула спичка, осветив толстые пальцы и плотную ряшку.

– Отползи.

– Зачем?

– Ну, не отползай, если обжечься хочешь.

Никогда не видел таких газосварочных аппаратов, как у него. Вещь была размером с паяльник радиомонтажника, два крохотных баллончика крепились прямо к ней, детская игрушка с виду – а как резала сталь! На каждый прут уходило не более пяти секунд. Фейерверк брызжущих искр – и готово.

– Ползи сюда, ползун.

Я не заставил повторять. Он полз передо мною, и ему приходилось хуже: во-первых, у него была не та комплекция, а во-вторых, он-то пятился задом наперед и лишь с третьей попытки преодолел поворот. Затем стало хуже мне: нора вывела в небольшое освещенное помещение под самым потолком, так что мой спаситель без особого труда слез по стремянке, – мне же непременно пришлось бы упражняться в акробатике, спускаясь вниз головой, если бы чьи-то руки не помогли мне, буквально выдернув меня из норы.

Выдернуть-то выдернули, а дальше что?

Первая мысль была такая: слишком много света. Я щурился и плохо видел. Но и того, что я все-таки разглядел ослепленными после потемок глазами, хватило мне, чтобы изумиться.

Стол, кресла, кожаный диван, пара шкафов из хорошего дерева, люстра Чижевского под потолком. Два компьютера. Ковровый пол. Первое впечатление – офис какого-нибудь малого и, пожалуй, не очень процветающего предприятия. Но почему под землей?! Аренда дешевле?

Людей в комнате было четверо, включая того мордатого, что помог мне выбраться. Я сумел только понять, что трое из них мужчины и что они мне не рады. Четвертой была худая женщина средних лет, и я хорошо ее знал.

– Здравствуйте, – не придумал я сказать ничего умнее.

– Как ты залез сюда? – очень сухо поинтересовалась моя шефиня Эвелина Гавриловна. Надо же, а я думал, что она сейчас находится в диспетчерской.

– Сам не пойму, – ответил я, моргая и расплываясь в не очень-то умной улыбке. Само собой, я был счастлив, что спасся, но не мог не признать свое положение идиотским.

– На схеме показать сумеешь?

– Не уверен. Долго полз, норы тут всякие…

– Тогда не будем и пробовать. Где проник?

– А?..

– Я спрашиваю: где проник в лаз?

– На своем участке. Там дыра. Дай, думаю, гляну. Вообще-то я не собирался, я так… Хорошо, что хоть сюда выполз…

– Ничего в этом нет хорошего ни для тебя, ни для нас.

Глаза у моей шефини были круглые, маленькие, между ними нос клювом. Не женщина, а птица-секретарь. Почему-то она смотрела не на меня, а на что-то за моей спиной. Или на кого-то. Я отчетливо почувствовал, как позади меня сгущается некий враждебный вихрь, хотел оглянуться, но не успел. В затылок ударило; длинная, с зеленоватым отливом молния полыхнула у меня перед глазами. Мир стремительно накренился, совершая оверкиль через правый борт, и перестал существовать.

Открывать глаза не хотелось. И это еще мягко сказано: по правде говоря, я боялся этого до оцепенения. Казалось, стоит мне поднять веки, как мой пульсирующий мозг ринется вон из черепной коробки, где ему так больно и плохо, и мои глазные яблоки пробками стрельнут в потолок. Удивительно неприятное ощущение.

Я не отследил момент, когда начал приходить в сознание. По-моему, оно возвращалось ко мне постепенно, точно робкий посетитель, который подолгу мнется возле незапертой двери, тихонько царапает ее, боясь постучать, наконец решается сунуть нос и тут же отскакивает назад, пугаясь своей смелости, покрываясь по€том и хватаясь за сердце. Это было ново. Никогда не думал, что мое сознание поведет себя подобно неврастенику.

Утешил я себя простым рассуждением о том, что после удара по голове еще и не то бывает. Иные от этого и коньки отбрасывают, а я жив… Э, а жив ли?.. Я попытался пошевелить кончиками пальцев и был награжден такой вспышкой головной боли, что, кажется, вновь отключился. На несколько секунд? минут? часов?

Какая разница! Вопрос промелькнул и сгинул. Он не был первоочередным и знал свое место.

Жив. Это главное. Мучаюсь – значит, жив.

Я не религиозен и версию о муках ада отринул сразу. Хотя, по логике, в аду должны были присутствовать не только физические муки, но и нравственные, – именно то, что я сейчас чувствовал. Ощущение несправедливости – вот что било больнее всего. За что меня ударили по затылку? Кто эти люди? Что плохого я им сделал? Почему с ними Эвелина? Почему подружка моей матери не сделала ни малейшей попытки вступиться за меня?

Вскоре я перестал задавать себе эти вопросы. И вы бы перестали, если бы каждый вопрос был подобен раскаленному гвоздю, свирепо вонзающемуся в затылок. Всякий человек по-своему немного мазохист, но лишь немногие не знают удержу в этом увлечении. Я не из них.

Где-то бубнили недовольными голосами – слова рассыпались в труху, и поначалу я не только ничего не понимал, но и не старался понять, хотелось только, чтобы перестали бубнить. Тишины мне и покоя! Казалось, голоса то удалялись почти за грань слышимости, то ужасно гремели над самым ухом.

Какое-то время я терпел. Потом стиснул зубы и, сам ужасаясь отчаянному своему поступку, медленно раскрыл глаза.

Как ни странно, стало легче. Окружающие меня предметы покружились немного и стали на свои места. Я обнаружил, что нахожусь в той же комнате, лежу в грязной своей спецовке на кожаном диване, в затылке у меня по-прежнему пульсирует, а запястья схвачены браслетами наручников. За столом сидела прежняя компания: Эвелина и трое мужчин. Плотного я рассмотрел еще в норе, и теперь воспользовался случаем запомнить двух других – долговязого лошадинолицего хмыря и щуплого коротышку. Голову лошадинолицего покрывали седые патлы. Коротышка, напротив, был лыс, если не считать прицепленной к макушке единственной куцей пряди, похожей на сухой хвостик арбуза.