Литмир - Электронная Библиотека

Рыжик потрогал поцарапанное ухо и подумал: «А что же дальше?»

3

Солнце светило вдоль шоссе. Машин почти не было. Только проехали в разные стороны пыльная «лада» и неторопливый рейсовый автобус (наверно, издалека). Впереди «лады» и позади автобуса ехали по асфальту длинные тени.

Который же час?

Рыжик знал, что солнце встает около пяти. Скорее всего, сейчас начало шестого. Если он попросится в какую-нибудь машину (и если его возьмут), у базы он будет еще до шести. И что там делать? Да и ворота заперты…

Надо там оказаться не раньше девяти, к этому времени приезжают ребята. И Корнеич. И Кинтель…

А что они скажут?

И впервые Рыжика тряхнул холодный страх. Не тот, что в ночном лесу, совсем другой и более сильный. Даже дышать стало трудно. А если они скажут: «Какое право ты имел убегать? И сюда приходить без спроса! Кто тебя звал?» Посадят в машину – и обратно в «Солнечную Радость»! Потому что ведь он в самом деле не имел права! И Корнеичу, и другим взрослым на базе может за него попасть!

На пути через темный лес такие рассуждения не появлялись. Там главное было – преодолеть сумрак, ночной страх и километры… А теперь…

Но эти мысли вдруг расплылись, растворились в навалившемся утомлении. Рыжик почувствовал, как он устал. Ноги стонали и подгибались, спина гудела. Даже нагнуться и почесать искусанные икры было трудно. Голову, словно ватными слоями, окутала сонливость. Рыжик посмотрел на траву. Она была в искрящихся каплях росы, вмиг промокнешь до костей. Вот если бы здесь нашлась какая-нибудь скамейка, чтобы прилечь и… А еще – что-нибудь вроде старого мешка, чтобы укрыться от утренней зябкости…

Не было ни скамейки, ни мешка. Но совсем рядом Рыжик увидел в траве картонную коробку с откинутыми клапанами (скорее всего, от телевизора). Наверно слетела с грузовика, который вез на свалку мусор. Большущая была коробка, размером с конуру, в которой живет на базе сторожевой пес Боцман, приятель всех ребят…

Коробка оказалась тяжелой, но пустой. Рыжик, постанывая от усталости, путаясь в мокрой траве, оттащил ее подальше от дороги, к кустам, что росли рядом с валежником. Повернул дном к дороге, крышками к мелким осинкам. Забрался, затворил за собой картонные клапаны. Съежился. Пахло в темноте старой бумагой и стружками. И сделалось… да, уютно. Потому что теперь это был его, Рыжкин, дом. И никто его здесь не найдет, не потревожит. Рыжик лег на бок, свернулся калачиком, потер скользкие от росы коленки, натянул на них подол свитера. Прочесал друг о дружку ноги, сунул под щеку ладони…

…И сразу показалось, что он у себя дома. В бабушкиной комнате, где он прилег на застеленный ватным одеялом сундук, потому что набегался за день. И пахло уже не мусором, а бабушкиными лекарствами и ее одеялом. И бабушка (которая на самом деле прабабушка) сейчас подойдет, коснется невесомыми пальцами ершика на его голове: «Эх ты, Прошка-Ерошка…» Это единственная дразнилка, на которую он не обижался. Потому что не дразнилка, а ласка…

Рыжик понял, что соскучился по бабушке. Хотя раньше, бывало, злился на нее за беспомощность, забывчивость, непонятные и пустые вопросы, которые она выговаривала впалыми жующими губами: «Ну так что, Прошенька-горошенька, как ты там?» Он дергал плечом. Непонятно было: что «что», что «как»? Ей, видать, просто хотелось поговорить, а ему было некогда…

А мама, наверно, не любила бабушку за другое… Ну, что значит «не любила»? Не обижала ведь, грубо не разговаривала, помогала, когда надо. Но с какой-то внутренней напружиненностью. И бабушка старалась сделаться совсем незаметной… А причиной маминой нелюбви к бабушке был отец, он пять лет назад оставил их всех, уехал куда-то – и с концом. «Потому как водка для этого господина – самое главное», – иногда вырывалось у мамы. Да, он был такой, Рыжик помнил… А когда он исчез, виноватой осталась она, отцовская бабушка. Виноватой еще и просто потому, что есть на свете.

«А ведь мама ждет, когда бабушки не станет», – понял сейчас, во сне, Рыжик. Наверно, и дядя Толя, новый мамин муж, этого ждал. Хотя он был неплохой, Рыжика не обидел ни разу, книжки дарил, с бабушкой разговаривал очень вежливо, но все равно… ждал. Тогда можно будет быстро избавиться от дома-развалюхи, обзавестись новой квартирой и жить «как все люди».

«Нет, не смейте!», – сказал Рыжик, словно заслоняя бабушку. Сказал, конечно, все в том же сне. Сон окутывал его плотно, укачивал, выстраивал и рассыпал разные картины. Вертелось большое колесо (значит, Словко все-таки раскрутил его). Привиделся опять ночной лес, где множество неразличимых сов проносились у самого лица. Рыжик не боялся, только отмахивался… Затем на просветлевшем небе выросли корабли с очень белыми парусами. Это были не маленькие «марктвены», а громадные фрегаты, вроде учебного корабля «Мир», который недавно показывали по телеку. Они очень долго плыли по сну Рыжика, будто по бесконечному бледно-синему морю…

Иногда по коробке постукивал дождик, и от этого сон делался еще уютнее.

А потом Рыжик увидел барабанщиков «Эспады». Они стояли на берегу и желтыми, солнечными, палочками играли для Рыжика марш «Паллада» – такое приветствие. Но смотрели куда-то мимо него, поверх головы. И поэтому Рыжик не чувствовал радости. Прямо из воздуха возникла Аида Матвеевна – еще более пышная и растрепанная, чем наяву. И улыбчивая. Она радостно сообщила: «Ребята! Наш барабанщик Рыжик большой герой. Он прошагал через всю тайгу и появился здесь, чтобы принять участие в главных гонках. Молодец!.. Но мы не можем допустить его к гонкам, потому что он нарушил Конституцию и сбежал из лагеря. За это мы обязаны исключить его из „Эспады“ и оправить обратно в „Солнечную Радость“, а там его посадят на цепь и будут держать в картонной коробке до конца смены…» Тут Рыжик увидел, что улыбка у нее деревянная. А Корнеич и Кинтель стояли рядом, но, как и барабанщики, смотрели мимо…

Рыжик застонал от горя и проснулся. Подошвами вытолкнул картонные клапаны. Сразу все вспомнил. Пятясь, выбрался из коробки, встал. Ноги и спину ломило. В горле было сухо. Надоедливо, хотя и не сильно зудели комариные укусы.

А солнце было высоким и ярким. Машины проносились по тракту одна за другой, разноцветные, блестящие. Рыжик, заплетаясь во влажной траве, сходил за березку (чтобы с дороги не увидели, чем он занимается). Вернулся к коробке (будто к дому). Разглядел среди клевера лужу – наверно, осталась от недавних дождей. Вода была коричневатая, в ней плавали сухие травинки. Рыжик с удовольствием умылся. Хотелось пить, но это дело было рискованное: мало ли какие здесь микробы. «Потерплю», – сказал он себе.

Рыжик попрощался глазами с коробкой. Ближе к дороге стоял столб с числом 32 на синей табличке. Рыжик посмотрел на него, как на хорошего знакомого.

От солнца, от умывания (и от этого вот столба) Рыжику стало веселее. Как бы то ни было, а он одолел главную часть пути. Осталось немного. И опять стало казаться, что все кончится хорошо.

Рыжик встал на обочине. Машины проносились со свистом и шорохом. Никогда в жизни Рыжику не приходилось «голосовать» на дороге, проситься к кому-то в попутчики. Он знал, что надо поднять руку и ждать: когда найдется добрый человек?

Люди – они бывают всякие. Рыжику казалось, что проситься в блестящие «вольво» и «тойоты» нет смысла. Наверняка в них едут всякие сытые богачи, «новые русские». А вот какой-нибудь пенсионер или небогатый дачник в помятой «шестерке» или «оке», наверно, пожалеет одинокого мальчишку в рыжей истрепанной одежке.

Скоро он увидел как раз такую «шестерку» – пыльную, с трещиной на стекле. Но машина проскочила, как снаряд, а за трещиной мелькнуло насупленное небритое лицо… Зато серебристый длинный автомобиль затормозил!

Он затормозил не сразу, проскочил сперва следом за «шестеркой», но вдруг сбавил ход, встал, поехал обратно. Рядом с Рыжиком распахнулась отразившая лучи дверца. «Значит, руль правосторонний», – мелькнуло у Рыжика. А что за марка у машины, он не разглядел. У водителя было круглое добродушное лицо. Гладкое, но уже не молодое. А голос не сердитый, со смешинкой:

13
{"b":"33563","o":1}