Короче, счастливый Просперо Кольраун мигом прошел с учеником академический спецкурс малефициума. Настоял на посещениях Зимних Ассамблей по мануальным наговорам; для практики даже пожертвовал часть личной маны в фонд Реттийского Универмага. Далее рекомендовал Андреа своему знакомцу по Клубу Равных, памятному Серафиму Нексусу, – и судьба колдуна решилась.

– Быть тебе моим преемником! – сказал добродушный Серафим.

Он довольно моргнул, когда Мускулюс в ответ не стал сплевывать через левое плечо, в знак доверия к лейб-малефактору. Двоим предыдущим «преемникам» старенький Нексус уже вырвал их грешные языки за хамское неуважение к его возрасту и званию.

А этот, Кольраунов птенчик…

Молодой, видать, да ранний.

– Доброго здоровья, мастер Андреа!

Вопреки ожиданиям, хозяин мастерской не вышел встречать дорогих гостей. И сыновей вперед не послал. В воротах топталась его дочь (младшая, вспомнил Мускулюс), улыбаясь радушно и слегка растерянно. Девушка была миловидная, но хроменькая, топтаться у нее получалось не очень. Сверху, с крыши кареты, хихикнул пустосмех Тьяден. Впрочем, парень быстро вспомнил о «ледяном доме» – быстрей, чем хотелось бы! – и насупился. В его возрасте двойное жалованье лишь частично скрашивает иные, пусть временные неудобства.

– И вам цветущей прелести, моя госпожа!

– Ой, да что вы… – Щечки хромуши вспыхнули бутонами шиповника. – Зовите меня Цетинкой. Заезжайте во двор, мы для вас уже все приготовили!

Заезжать колдун не торопился.

– Как здоровье мастера Леонарда?

На самый верх забора выбрался кот: огромный, седой. Шерсть зверя стояла дыбом, хвост напоминал турристанскую щутиху, когда та распускается в небе дымным столбом. В янтарных глазах кота читалось презрение. Задрав лапу, он принялся вылизывать себя в укромных местах. Словно по уговору, из-за ног Цетинки сунулся наружу мелкий кобелек и залился пронзительным лаем. Кот вторил сверху басовитым урчанием.

Окрас у кобелька был радужный, с изрядной прозеленью на хребте.

Это привело в восторг только гвардейцев: сам Мускулюс давно знал, что в Красильной слободе случается всякое. Птицу здесь не держат – куры дохнут от запора, утки часами плавают в дубильных чанах, отчего в пищу непригодны, даже фаршированные яблоками и розмарином. Гуси без головы бегают по двору дня три, а когда и больше недели… Коров доят редко, замешивая на темном, пятнистом молоке едкую протраву или дубовое корье. Пить же это зелье или делать творог-сметану рискнет разве что заядлый некромант, для укрощения восставших из ада.

Зато собаки и коты выживали, становясь изрядно красивыми.

– Папенька, хвала Вечному Страннику, здоров. Он у маменьки. Хворая она, маменька, давным-давно хворая, вот он и сидит рядышком… А Шишка в мастерской, хозяйничает. Ему к вечеру в Пшибечаны, братцу Алоизу пять кип марокена отправлять и полторы кипы шагрени тисненой. Братец Алоиз с прошлой зимы на торговле, лавку в Пшибечанах открыл, барышничает. Как отправит, Шишка-то, так сразу квасцы для вас замочит. Топталей с дуботолками он к вашему делу загодя нанял, ждут не дождутся…

Ситуация прояснялась. Ощутив малейшее неуважение, Андреа Мускулюс без промедления отправился бы к иному кожевнику, мало-мальски смыслящему в чародейном переплетстве. Пускай пришлось бы лишние сутки мучиться в дороге до Граммиха или Веселой Бьелины! Дело здесь крылось не в гордыне, а в ауре. Лилльских девиц и лиц, их сопровождающих, должны встречать с особым пиететом, искренне радуясь, – хотя стервозный нрав девственниц изрядно мешал сему. Иначе позднее в переплете всенепременно образуется раздорная трещинка, сквозь которую сбежит подлая руна: творить дурные чудеса. Ага, значит, старшие братья отсутствуют по уважительной причине. Шишка, он же Шишмарь Швеллер, готовится к ответственной работе, подбивая старые долги, другой братец вовсе уехал из города, и что он думает по поводу приезда заказчиков, к делу отношения не имеет. Отец семейства, мастер Леонард, бдит у ложа скорбной телом супруги – долг мужа превыше всего.

Стоит ли огорчать приехавших грустным видом и вздохами?

Пожалуй, Мускулюс сейчас впервые ощутил надежду, что поездка завершится удачно. И зря. Уж кому-кому, а будущему лейб-малефактору, обладателю превосходного «вороньего баньши», полагалось знать: надежды на успех, высказанные вслух или задуманные невпопад, рубят дело под корень куда лучше «дурного глаза».

Костеря себя за невоздержанность, колдун слез на землю.

На запятках кареты, опустив лишние сейчас шесты, гулко чихали капралы, бледные до синевы. Ароматы Красильной слободы чужаков валили с ног, несмотря на близость речки Ляпуни и озерца Тайные Уды. Гвардейцы еще держались, памятуя о воинской славе предков, но чих одолевал. Вспомнив о своих обязанностях, Андреа трижды с вывертом глянул на каждого охранника через левое плечо; в случае с Тьяденом на крыше он чуть не свернул себе шею. Затем сплюнул, топнул по плевку башмаком, – и гвардия радостно задышала.

Завтра надо будет повторить, с утра, иначе обоняние вернется. А самому придется терпеть и этот кошмар. Учитель Просперо перед отъездом намекнул, что шестая часть переплетов за труды отойдет лично Мускулюсу, для персональных трактатов по теормалу, то бишь теории малефициума. Не за песий хвост страдаем, дружище!

Личная библиотека была мечтой колдуна.

В частности, по очень простой причине: аттестат мага высшей квалификации визировался Коллегиумом Волхвования исключительно при наличии у соискателя вышеупомянутой библиотеки.

– Да что ж вы на улице стоите? Позор, срамота на всю Ятрицу!

Хромуша была готова расплакаться.

– Гости мнутся, в дом не идут… Кликнуть папеньку?!

– Извини, Цетинка, – Мускулюс ощутил укол совести. – Сейчас…

Он огляделся. Улица пустовала. Наученные опытом, жители Красильной слободы деликатно позволяли заказчикам скрыться во дворе Швеллеров. Разве честная жена или мудрая матушка выпустит сейчас на улицу хоть благоверного муженька, хоть сыночка? Чтоб кровиночка умом рехнулся? Чтоб отхватил по загривку лупильным шестом? А не шестом приласкают, так столичный колдунище испортит рыбоньку: не лезь, куда не зовут! Вон, окна ставенками прикрыли, бабы-умницы…

На углу, под старой акацией, дети игрались в песке. Девочка с косичками поминутно бегала к канаве с ведерком, а два толстых, суровых на вид малыша увлеченно лепили плюшки. Им помогал худосочный парнишка лет семнадцати на вид, по уши изгваздавшись в липком «тесте». Размахивая руками, словно ветряк, он определял место, куда жизненно необходимо поставить очередную плюху. И очень злился, когда дети ошибались. Наверное, местный дурачок. Таких девки вовсе не манят, хоть из Лилля, хоть с горних высей. Расположение плюшек мимоходом заинтересовало Андреа, он даже принялся машинально соединять их воображаемыми линиями, но строго одернул себя. Рухни сейчас своды грота Семи Нянек и выберись на белый свет Ужасное Дитя, сматывать мир в клубок для вязания, – все равно колдуну было бы недосуг заниматься всякими пустяками.

– Гвардия, ко мне!

Капралы встали по бокам кареты. Тьяден спрыгнул с крыши, долго ковырялся ключом в заговоренном замке; наконец распахнул дверцы. С минуту ничего не происходило, потом на ступеньку опустилась узенькая ножка.

– Я первая!

– Нет, я первая!

– Я самая первая! Самая!

– Ах ты, потаскуха!

– А ты блудня!

– А ты!.. а ты…

– Обе вы дуры, а я первая!

– Держи ее! Гюрзель, хватай за волосы!

Мускулюс вздохнул и пошел на выручку.

Иначе лилльские девицы никогда не выбрались бы из кареты. Нежная голубица, и та озвереет, если в шестнадцать лет тебя продадут невесть куда за тридевять земель: линять. Обычно за месяц до линьки знаменитые уроженки Лилля становились редкостно прожорливы, зато низменные выделения у них прекращались вовсе. Что никак не способствовало улучшению характера.

Будь воля Мускулюса, он бы в жизни не связывался с этими красотками. Но мастер Леонард тоже, пожалуй, не возражал бы провести остаток дней в розарии, а не в вони дубильных чанов. У каждой работы свои недостатки. Иные полагают, будто магия вся состоит из прелестей и забав. Ткнешь их рожей в кучу флюидов, когда демон рвется наружу из «Лебединой Песни», или заставишь убирать в клетке за василиском в сезон «петушьей слепоты» – ругаются…