— Блюдо весьма недурно, по крайней мере если судить по запаху.— И все остальные, последовав его примеру, потянулись за ложками.

Кантенфлас зажег маленькую масляную лампу, и их жилище приобрело уют и домашнюю теплоту. Утолив голод, спутники растянулись на своих плащах, с наслаждением отдаваясь приятному отдыху.

— Как вы могли заметить, все теперь не кажется таким уж тяжелым и неприятным,— сказал вдруг Астамир, глядя на Соню с улыбкой.

Девушка недоверчиво покачала головой и сделала вид, что хочет запустить в него своей тарелкой.

— Как ты ухитрился забраться на эту высоту? Отвечай, хорошенько подумав, потому что здесь, кажется, нет никого, кто верит, что ты и в самом деле это сделал.

Несколько мгновений боссонец ошеломленно молчал, уставившись на Соню с широко открытым ртом. Потом спросил, причем в голосе его слышалась печаль:

— Ты действительно в этом сомневаешься?

— Не могу не признать, что твоим словам довольно трудно поверить,— коротко заметил Кантенфлас,— особенно когда воочию видишь перед собой стены этой Башни.

Астамир задумался на миг, затем коротко рассмеялся:

— Конечно, в этом лагере рядом с Башней много таких, кто большую часть своей жизни провели в ее тени, даже не стараясь взобраться наверх, дабы послушать, что она ответит им. Однако их можно понять — кости, разбросанные у подножия Башни, свидетельствуют об участи тех смельчаков, что предприняли дерзкую попытку.

— Почему же тут нет твоих костей? — ехидно осведомилась Соня.

— Прислушайся, как дует здесь ветер,— усмехнулся в ответ Астамир.

Он поудобнее уселся и рассказал спутникам, что поток воздуха в этом месте не беспорядочен и ветер не дует с востока на запад или наоборот. Он идет от земли наверх, к небу, принося туда тепло и замещая там холод Хрустальной Башни. В тот час, когда рассеивается темнота, сила поднимающегося воздуха особенно велика. Если человек распластается у подножия Башни, то поток теплого воздуха поможет ему! Большие листья, которые он разыскал здесь, вырабатывают клейкое вещество, и если натереть им ладони и колени, то можно удержаться в те короткие мгновения, когда поток ослабевает.

— Ну хорошо, а как потом спуститься вниз? — Девушка не скрывала недоверия, которое вызвало у нее столь рискованное предприятие.

— А если взять веревку? — предложила Лорела.— Мы можем привязать ее к какому-нибудь выступу внутри этой щели…

— Нет,— покачал головой Астамир.— Там нет ничего, за что можно было бы зацепиться, только совершенно гладкие стены, озаренные таинственными цветными лучами. Мы подождем, когда воздушный поток совсем ослабеет, это происходит на закате дня. В этот момент можно спуститься вниз с помощью того же ветра.— Генах пристально оглядел своих спутников.— Я проделал это и, как видите, жив. Кроме меня наверху были и другие люди, правда многие погибли во время спуска.

Соня, выслушав его речь, поднялась и вышла накормить лошадей, не переставая думать о том, как осуществить план Астамира. Когда, она вернулась, мужчины уже заснули. Лорела, завернувшись в плащ, сидела у очага, видимо ожидая по-другу.

— Холодновато,— сказала она.

Соня села рядом с ней, и девушки прижались друг к другу, накрывшись одним плащом, чтобы сберечь тепло.

— Мне так спокойно и хорошо… Я хотела бы всегда быть рядом с тобой,— прошептала Лорела, и Соня улыбнулась ей в ответ.

— Я тоже. Ты храбрая и способная, из тебя может получиться хороший воин.

Лорела пошевелилась, выбирая удобное положение, и Соня обхватила ее руками, теснее прижимая к себе.

— Ты училась у Гуинхея, как Кантенфлас? — спросила Лорела.

— Да,— ответила Соня.— Давай ложиться, уже поздно…

Красные угольки мерцали в темноте, словно далекие звездочки сквозь облако ночного тумана. Кантенфлас заворочался во сне, глухо пробормотав какую-то фразу.

— Астамир очень расстроен, хотя старается и не показывать этого,— вдруг произнесла Лорела.

— Да? — удивилась Соня.— Он сердится на меня, но сам сделал много такого, за что я должна бы злиться на него.

— Он влюблен в тебя и страдает.

— Почему ты так считаешь? — Соня присела, сбросив с себя плащ: ей вдруг стало жарко.

— Я вижу это,— пожала плечами Лорела.— И я прекрасно его понимаю: ты такая сильная и вместе с тем добрая, что невозможно не влюбиться в тебя. Но он желает тебя в душе, это гораздо более сильное чувство, чем склониться перед тобой с уважением, которое может существовать между такими доблестными воинами, как вы.

«Несмотря на молодость, она умна и проницательна. Я вряд ли смогла бы определить так точно»,— думала Соня, слушая слова Лорелы и чувствуя к ней еще большую симпатию и какое-то странное, неосознанное влечение.

— Этот человек стал мне дорог, и если бы он погиб, во мне тоже умерло бы что-то очень серьезное,— отозвалась Соня,— но ты должна понять, я бы не хотела, чтобы он когда-нибудь узнал об этом. В любви есть много дорог, так же как и в сражении, и, кстати, мне нравятся они оба: и Астамир, и Кантенфлас, только каждый, конечно, по-своему. Их нельзя сравнить, потому что они очень разные. Я глубоко уважаю Кантенфласа, но, кроме этого, испытываю к нему и более теплые чувства. А Астамир? — Девушка на мгновение задумалась.— Какое-то время назад он глубоко проник мне в душу, так, наверное, как это может чувствовать каждая женщина,— впрочем, возможно, мне трудно судить об этом. И когда я узнала, что он обручился с женщиной из своего рода, то сначала я даже пожелала ему смерти, так мне было трудно смириться с этим. Но потом…— Она махнула рукой.— Мне стало стыдно такого чувства, и к тому же…— Соня замолчала, глядя в затухающие угольки.— Это пламя в моей душе погасло совсем быстро, тем более что я прекрасно знаю: все мужчины хотят от нас только одного,— она поморщилась и потом добавила: — Все это предназначено только для твоих ушей. Понимаешь? Больше ни для кого!

Лорела прижалась к ней:

— Я бы и так никому не сказала. А что ты думаешь обо мне? В тебе может найтись пламя для меня? Может быть, в кончиках пальцев или где-нибудь еще? Мне бы очень хотелось, чтобы мне тоже нашлось хотя бы небольшое местечко в твоей душе…

— Конечно, найдется — от кончиков моих пальцев до самых пяток,— сказала Соня и, обняв подругу, поцеловала ее.

Поцелуй получился крепким и гораздо более чувственным, чем предполагала Соня. Ей сделалось неловко, и она слегка отодвинулась от Лорелы. Та, сначала слегка удивившись неожиданному для нее проявлению чувств подруги, потом со страстью обняла Соню, и тонкие холодные пальчики, пробравшись под одежду, начали ласкать ее тело. Соня не противилась этому, но потом все-таки отстранилась. Глаза Лорелы сверкали радостью и возбуждением, заметными даже в почти полной темноте шатра. Дыхание было бурным и прерывистым. Но Соня шепнула ей:

— Не сейчас. Потом. Спи!

— Ты считаешь, что самое важное — как следует выспаться? — выдохнула Лорела и опять нашла ее губы.

Астамир перед самым рассветом первой разбудил Соню, потом поднял Кантенфласа и Лорелу. Снаружи было еще темно, очень холодно и ветрено, но несколько человек, как можно было разглядеть в слабом свете звезд, уже цепочкой тянулись к подножию Башни. Лорела заявила, что останется сторожить лошадей. Она игриво подмигнула Соне, та сделала вид, что ничего не замечает, но, улучив момент, когда на них никто не смотрел, ласково поцеловала подругу в затылок. Затем во главе с Астамиром трое друзей пошли к подножию Башни и остановились там, где, по мнению генаха, поток воздуха был наиболее сильным. Соня вспомнила: как раз в этом месте и было углубление наверху башенной стены. Сейчас, в темноте, его не было видно, но девушка знала: вход там, прямо над ними. Сделав еще шаг к поверхности хрустальной стены, Соня почувствовала, как ветер с неожиданной силой поднимает ее густые волосы и почти срывает с тела рубаху. Она не видела, откуда исходит ветер, но чувствовала тепло, приносимое им. Свое оружие они оставили в шатре, и теперь у каждого был только нож, засунутый за голенище сапога. Это было вызвано необходимой предосторожностью, хотя они надеялись, что она окажется излишней.