— Но я в любом случае не стану обходиться с тобой как с человеком низкорожденным, — сказал Артур. — Ты — сын Моргейны. Мордред, герцог Корнуольский, рыцарь Круглого Стола; ты будешь иметь право высказываться за Круглым Столом наряду с королями саксов. Ты будешь иметь право вершить правосудие от имени короля, собирать налоги и таможенные поборы и получать их часть, которая позволит тебе держать дом, подобающий королевскому советнику. А если ты того пожелаешь, я дам тебе дозволение жениться на дочери одного из саксонских королей, и тогда, даже если тебе и не суждено взойти на мой трон, ты получишь свой собственный.

Гвидион поклонился.

— Ты очень щедр, сэр.

«Воистину, — подумала Моргейна, — и теперь Гвидион не будет мешать королю — до тех пор, пока это будет ему выгодно». Да, Артур и вправду сделался искусным властителем! Моргейна вскинула голову и произнесла:

— Раз уж ты был так щедр к моему сыну, Артур, могу ли и я еще раз воспользоваться твоей добротой?

Артур взглянул на нее настороженно, но ответил:

— Проси меня о чем хочешь, сестра, и я с радостью исполню твою просьбу, если только это в моих силах.

— Ты сделал моего сына герцогом Корнуольским, но он плохо знает Корнуолл. Я слыхала, что герцог Марк объявил эти земли своими. Не согласишься ли ты съездить со мной в Тинтагель, чтобы разобраться с этим делом и притязаниями Марка?

Артур явственно расслабился. Неужто он думал, что Моргейна вновь поведет речь об Эскалибуре? «Нет, брат мой, я никогда больше не сделаю этого при твоем дворе; когда я в следующий раз заявлю права на Эскалибур, это произойдет в моей стране, в месте Силы Богини».

— Я уж даже и не упомню, сколько лет я не был в Корнуолле, — сказал Артур. — Но я не могу оставить Камелот до тех пор, пока не минет летнее солнцестояние. Однако, если ты согласишься задержаться в Камелоте и пожить у меня в гостях, мы сможем потом вместе съездить в Корнуолл и посмотреть, осмелится ли герцог Марк или кто-либо еще оспаривать права Артура и Моргейны, герцогини Корнуольской.

Король повернулся к Кевину.

— А теперь довольно с нас бесед о возвышенном. Лорд мерлин, я не стал бы тебе приказывать петь перед всем моим двором, но здесь, в моих покоях и в обществе моих родичей, могу ли я попросить тебя спеть?

— С удовольствием, — отозвался Кевин, — если леди Гвенвифар не возражает.

Он взглянул на королеву, но та промолчала. Тогда Кевин прижал арфу к плечу и заиграл.

Моргейна тихо сидела рядом с Уриенсом и слушала музыку. Воистину, Артур преподнес своей семье королевский дар — игру Кевина. Гвидион слушал, словно зачарованный, обхватив руками колени. «По крайней мере, в этом он — мой сын», — подумала Моргейна. Уриенс слушал с вежливым вниманием. Моргейна на мгновение подняла глаза и встретилась взглядом с Акколоном. «Нам непременно нужно как-то встретиться сегодня ночью, даже если мне придется дать Уриенсу сонное зелье. Мне столько надо ему сказать…» И Моргейна опустила глаза. Чем она лучше Гвенвифар?..

Уриенс держал жену за руку, нежно поглаживая пальцы и запястье. Он коснулся синяков, оставленных сегодня им же самим, и вместе с болью Моргейна ощутила вспышку отвращения. Если Уриенс того пожелает, она должна будет лечь с ним в постель; здесь, при христианском дворе, она была не более чем его собственностью — словно лошадь или собака, которую он может погладить, а может и ударить, как ему заблагорассудится!

Артур предал и Авалон, и ее саму. Уриенс ее обманул. Кевин — и тот ее предал…

Но Акколон ее не подведет. Акколон будет править от имени Авалона — тот самый король, чей приход предвидела Вивиана. А после Акколона на престол взойдет Гвидион, король-друид, владыка Авалона и всей Британии.

«А над королем будет стоять королева, правящая от имени Богини, как в былые времена…»

Кевин поднял голову и взглянул в глаза Моргейне. Содрогнувшись, Моргейна вспомнила, что ей следует скрывать свои мысли.

«Он наделен Зрением, и он — человек, Артура. Кевин — мерлин Британии, но при этом он мой враг!»

Но Кевин лишь мягко сказал:

— Раз уж здесь семейный вечер, могу ли я попросить леди Моргейну спеть? А то мне тоже хочется послушать музыку…

И Моргейна заняла его место, чувствуя, как ее руки сами тянутся к арфе.

«Я должна очаровать их, — подумала Моргейна, — чтобы им и в голову не пришло ничего дурного». И она коснулась струн.

Когда они остались вдвоем в своих покоях, Уриенс сказал:

— А я и не знал, что Марк вновь оспаривает твои права на Тинтагель.

— Ты столького не знаешь, муж мой, что твое незнание неисчислимо, словно желуди в лесу, — раздраженно огрызнулась Моргейна. Подумать только, когда-то ей казалось, что она сможет терпеть этого дурака! Ну да, он добр, он никогда не обходился с нею дурно — но его глупость несказанно раздражала Моргейну. Ей хотелось остаться одной, обдумать свои планы, посоветоваться с Акколоном — а вместо этого приходится утихомиривать старого идиота!

— Я желаю знать, что ты задумала, — мрачно и упрямо произнес Уриенс. — Я сердит на тебя. Если тебе не нравится то, что происходит в Тинтагеле, почему ты не посоветовалась со мной?

Я — твой муж, и ты должна была рассказать обо всем мне, прежде чем жаловаться Артуру!

В угрюмом голосе старого короля промелькнула нотка ревности, и до потрясенной Моргейны вдруг дошло, чем это вызвано: Уриенс лишь сейчас узнал то, что она скрывала от него все эти годы — имя истинного отца ее сына. Неужто Уриенс считает, что четверть века спустя она до сих пор сохраняет подобную власть над своим братом, и все благодаря событию, которое лишь дураки да христиане могут считать грехом? «Ну что ж, раз у него не хватает ума сообразить, что происходит прямо у него на глазах, почему я должна растолковывать ему все шаг за шагом, словно несмышленому ребенку?»

— Артур недоволен мною, потому что думает, что женщине не подобает пререкаться с ним, — все так же нетерпеливо пояснила Моргейна. — Потому я и попросила его о помощи, чтобы он не подумал, будто я бунтую против него.

Она предпочла этим и ограничиться. Да, она — жрица Авалона и не станет лгать. Но она и не обязана говорить всю правду. Пускай Уриенс считает, что она всего лишь желала уладить ссору с Артуром.

— Какая ты умная, Моргейна, — сказал Уриенс, погладив жену по руке.

Моргейна вздрогнула. Он уже и позабыл, что сегодня поставил ей синяки! Она почувствовала, что у нее дрожат губы — словно у ребенка. «Я хочу Акколона! Я хочу лежать в его объятиях, чтобы он ласкал и утешал меня! Но здесь нам даже для того, чтобы просто встретиться и поговорить наедине, придется как-то исхитряться!» Моргейна гневно смахнула слезы. Теперь лишь сила сможет защитить ее. Сила и скрытность.

Уриенс сходил облегчиться и вернулся, позевывая.

— Стражник прокричал полночь, — сказал он. — Пора ложиться спать, леди.

Он принялся снимать праздничный наряд.

— Ты не сильно устала, дорогая?

Моргейна не ответила. Она знала, что стоит ей сейчас сказать хоть слово, и она расплачется. Уриенс принял ее молчание за знак согласия; он притянул Моргейну к себе, уткнувшись лицом в ее шею, потом увлек жену к кровати. Моргейна подчинилась, но подумала, что нужно будет отыскать какое-нибудь заклинание или травы, чтоб положить конец этой чрезмерно затянувшейся энергичности супруга. Проклятье, в его-то возрасте он давно уже должен был утратить мужскую силу! И если это произойдет, никому и в голову не придет, что тут замешано чародейство. Некоторое время спустя Моргейна задумалась: а почему она больше не может с безразличием повернуться к Уриенсу и бездумно позволить делать все, что он хочет — как бывало много раз за эти долгие годы… В чем, собственно, дело? Почему она должна обращать на него больше внимания, чем на какое-нибудь заблудившееся животное, обнюхивающее ее подол?

В эту ночь Моргейне плохо спалось. Она то и дело просыпалась, а когда засыпала, ей снилось, будто она где-то нашла младенца, и его необходимо покормить, — а у нее не было молока, и сухие груди болели… Когда она окончательно проснулась, эта боль так и не унялась. Уриенс уехал на охоту с кем-то из придворных Артура — это было договорено еще несколько дней назад. Моргейне нездоровилось; ее явственно подташнивало. «В последние три дня я ела куда больше обычного, — подумала она. — Неудивительно, что меня теперь тошнит». Но когда она надела платье и принялась зашнуровьшаться, оказалось, что ее грудь отзывается болью на всякое прикосновение. А соски, коричневые и маленькие, сделались розовыми и набухли.