Акколон стиснул зубы и с трудом сглотнул. Но она продолжала молчать, хоть сердце ее и разрывалось от жалости. Отчего-то вдруг в сознании у нее зазвучал голос Вивианы: «Придет время, когда ты возненавидишь меня столь же крепко, как сейчас любишь…» — и ее вновь захлестнула волна любви и боли. И все же Моргейна заставила себя отринуть чувства; Акколон был сейчас старше, чем Артур, когда тому пришлось пройти через обряд посвящения в короли. Да, Аваллох действительно стал жертвой, и кровь его пролила сама Богиня, — но одна кровь не искупает другой, и смерть Аваллоха не избавит его брата от обязанности взглянуть в лицо собственной смерти. Наконец Акколон хрипло вздохнул.
— Что ж, так тому и быть. Я достаточно часто смотрел в лицо смерти в сражениях. Я клялся служить Богине и не стану нарушать своих обетов. Поведай мне ее волю, леди.
И лишь после этого Моргейна позволила себе сжать руку Акколона.
— Я не думаю, что она потребует от тебя смерти — и, уж конечно, не смерти на алтаре. Но все же испытание необходимо; а подобные испытания всегда осенены тенью смерти. Приободришься ли ты, если я скажу, что тоже прошла этим путем и взглянула в лицо смерти? И, однако, вот она я. Скажи: ты давал Артуру клятву верности?
— Я не принадлежу к его соратникам, — ответил Акколон. — Увейн давал ему клятву, я же — нет, хотя охотно сражался на его стороне.
Моргейна рада была слышать это, хоть и знала, что сейчас использовала бы против Артура даже клятву товарищества.
— Слушай меня, милый, — сказала она. — Артур дважды предал Авалон; а править этой землей может лишь король, пришедший с Авалона. Я многократно пыталась воззвать к Артуру и убедить его сдержать клятву. Но он не желает прислушаться ко мне. Однако он до сих пор с гордостью носит священный меч Эскалибур и магические ножны, что я сработала для него.
Лицо Акколона залила бледность.
— Ты действительно… ты хочешь свергнуть Артура?
— Я бы не захотела этого, не отступись он от своей клятвы, — отозвалась Моргейна. — Однако я и сейчас с радостью дала бы ему возможность стать тем, кем он клялся быть. А сын Артура еще недостаточно возмужал, чтобы бросить ему вызов. Ты — не мальчик, Акколон, и ты искушен в воинском искусстве, а не в знаниях друидов, несмотря вот на это, — кончики ее изящных пальцев скользнули по его запястью. — Так ответь же мне, Акколон Уэльский: если все прочие усилия ни к чему не приведут, согласишься ли ты стать поборником Авалона и бросить вызов предателю, чтоб отнять у него священный меч, полученный ценой предательства? Акколон глубоко вздохнул.
— Бросить вызов Артуру? Сперва тебе следовало бы спросить, готов ли я умереть, Моргейна, — сказал он. — И ты говоришь со мной загадками. Я не знал, что у Артура есть сын.
— Его сын — сын Авалона и весенних костров, — отозвалась Моргейна. Ей казалось, что она давно уже перестала стыдиться этого — «Я — жрица и не обязана ни перед кем отчитываться в своих поступках», — и все же она так и не смогла заставить себя взглянуть в глаза Акколону. — Я расскажу тебе обо всем. Слушай.
Пока она рассказывала о посвящении короля, проходившем на Драконьем острове, и о том, что произошло впоследствии, Акколон не проронил ни слова; но когда Моргейна поведала о своем побеге с Авалона и рождении Гвидиона, Акколон взял ее за руку.
— Он прошел свое испытание, — сказала Моргейна, — но он молод и неопытен; никто и подумать не мог, что Артур изменит клятве. Артур тоже был молод, но он прошел посвящение, когда Утер был стар и стоял на пороге смерти, и люди разыскивали короля авалонской крови. Сейчас же звезда Артура стоит в зените и слава его не знает границ, и Гвидиону не удастся бросить вызов Артуру, пусть даже за ним стоит все могущество Авалона.
— Почему же ты считаешь, что я смогу схватиться с Артуром и отнять у него Эскалибур — и при этом люди Артура не убьют меня на месте? — спросил Акколон. — И где же в этом мире я могу встретиться с ним так, чтоб он не был окружен надежной охраной?
— Ты прав, — согласилась Моргейна. — Но тебе вовсе не обязательно сражаться с ним здесь. Существуют и другие королевства, вообще не принадлежащие этому миру, и в одном из них ты можешь отобрать у Артура меч Эскалибур, на который он давно утратил права, и магические ножны, защищающие его от всех бед. Стоит разоружить его, и он станет обычным человеком. Я не раз видела, как его соратники — Ланселет, Гавейн, Гарет — разоружали его в дружеских схватках. Артур, лишившийся своего меча, — легкая добыча. Он никогда не был величайшим из воинов — да и не нуждался в том, пока меч и ножны при нем. А когда Артур умрет…
Моргейна умолкла, чтоб голос ее не дрогнул; она понимала, что навлекает на себя проклятие братоубийцы — то самое проклятие, от которого она хотела избавить Акколона, когда погиб Аваллох.
— А когда Артур умрет, — наконец смогла твердо выговорить она, — ближе всех к трону буду стоять я, по праву его сестры.
Я буду править, как Владычица Авалона, а ты будешь моим супругом и военным вождем. Да, правда, в свой срок ты тоже будешь повержен, как Король-Олень… но пока этот час не пробьет, ты будешь править вместе со мной, как король. Акколон вздохнул.
— Я никогда не стремился стать королем. Но если ты приказываешь, леди, я должен исполнить Ее волю — и твою. Итак, я должен бросить вызов Артуру, чтобы завладеть его мечом…
— Я вовсе не хочу сказать, что отправлю тебя в этот бой, не оказав всей помощи, какая только будет мне по силам. Зачем же иначе я все эти безрадостные годы постигала магию, и зачем я сделала тебя моим жрецом? И мы оба получим еще более великую помощь в этом твоем испытании.
— Ты говоришь об этих магических королевствах? — спросил Акколон, почти перейдя на шепот. — Я не понимаю тебя.
«Неудивительно. Я сама не знаю, что собираюсь делать и о чем говорю, — подумала Моргейна. Но она узнала ту странную мглу, что поднималась у нее в сознании, туманя мысли. Именно в таком состоянии и творилась могущественная магия. — Теперь я должна положиться на Богиню — пусть она ведет меня. И не только меня, но и того, кто стоит рядом со мной, кто вынет меч из руки Артура».
— Верь мне и повинуйся.
Моргейна встала и бесшумно двинулась через лес, выискивая… что же она ищет?
— Акколон, растет ли в этом лесу орешник? — спросила она, и собственный голос показался ей каким-то странным и отдаленным.
Акколон кивнул, и Моргейна зашагала следом за ним среди деревьев, что в это время лишь покрывались листьями и цветами. Дикие свиньи уже перерыли слежавшуюся опавшую листву и съели последние орехи; на толстой подстилке, укрывавшей лесную почву, виднелись лишь осколки скорлупы. Но новые побеги уже рвались к свету там, где вскоре встанут новые кусты; жизнь леса никогда не пресечется.
«Цветы, плоды, семена. Все возвращается, растет, тянется к свету и наконец опять предает свои тела в руки Владычицы. Но и она, безмолвно творя свое волшебство в самом сердце природы, не может обойтись без Того, кто мчится с оленями и с летним солнцем наполняет ее чрево». Остановившись под ореховым кустом, она взглянула на Акколона; хотя краем сознания Моргейна понимала, что этот человек — ее возлюбленный, ее избранный жрец, она знала, что теперь он согласился на испытание превыше тех, что она могла бы даровать ему собственными силами.
Эта ореховая роща была священной еще до того, как в здешние холмы пришли римляне, искавшие олово и свинец. На краю рощи располагалось небольшое озерцо, и над ним высились три священных растения: орешник, ива и ольха. Их магия была старше магии дуба. На поверхности озерца кое-где плавали сухие листья и мелкие веточки, но сама вода была чистой и темной; опавшие бурые листья придали ей коричневатый оттенок, и Моргейна, склонившись к воде, увидела в ней свое отражение. Она окунула руки в воду, затем коснулась лба и губ. Отражение задрожало и изменилось, и Моргейна увидела нездешние, бездонные глаза женщины из мира, более древнего, чем этот. И то, что она узрела в этих глазах, повергло какую-то часть ее души в ужас.
