—     А ребенок?

—     У этой истории счастливый конец, — улыбнулся Ксан.— Рою, так звали девочку, отправили в лагерь беженцев в Назирбагхе, отдали в школу. За примерную учебу она была удо­стоена награды — распределения в неправительственную ор­ганизацию, занимавшуюся производством протезов. В Аф­ганистане столько покалечилось на минах.

—     Ты ее потом видел? — этим вопросом я попал в точку.

—    Два года назад, у меня была командировка в Кветту, сто­лицу Белуджистана. Роя жила в женском общежитии: скром­ная комната, но со всем необходимым. Даже компьютер.Меня она не помнила. Я представился сотрудником ЮНИ­СЕФ, занимаюсь, мол, помощью детям беженцев. Увы, раз­говора не получилось. Она держалась отчужденно, сказала,что ненавидит европейцев. За то, что они никак не оставят в покое ее родину, за высокомерие и спесь, за то, что убили отца. Я спросил, как это произошло. Роя засмущалась, а по­том призналась: ее хотели изнасиловать, отец вступился, и его ударили ножом. Я смотрел девчонке прямо в глаза и ви­дел — она верит, что говорит правду.

Пришло время прощаться, однако меня свербила мысль,будто я упустил что-то важное. Вспомнил, когда надевал бо­тинки.

—    А как все-таки случилось, что ты сломал ногу? — Натол­кнувшись на непонимающий взгляд Ксана, пояснил:

—    Ну, там, на фотографии у тебя нога в гипсе.

—    А-а! — засмеялся мой приятель. — То было в другой раз.Поехал кататься на горных лыжах в Малам-Джаббу^[11] и в пер­вый же день здорово навернулся.

Неожиданно я почувствовал обиду. Может, потому что никогда не катался на горных лыжах и не знал, где находит­ся Малам-Джабба.

—    Что ты уставился на эти хвосты? — вопрос прозвучал не­много грубо, но поверьте, у меня были к тому основания. Мы уже битый час толклись в этой мясной лавке, выбирая куски посочней, да пожирней. На следующий день Ксан уезжал, и никто из нас не ведал, доведется ли двум случайным знако­мым встретиться вновь. Пожалуй, он чувствовал в этой свя­зи нечто вроде сожаления — как иначе объяснить его реше­ние устроить напоследок лукуллово пиршество.

Свиные хвосты лежали в стороне от аппетитных стейков и вырезки. Даже с языками, ушами, печенкой, желудками и прочей требухой им не нашлось места. Скрюченные, заве­тренные, они сиротливо ютились на краю разделочного сто­ла. Мой приятель глядел на них с необъяснимым интересом,словно перед ними были не обтянутые потрескавшейся ко­жей отростки позвоночника, а. Что «а» я не мог сообразить,фантазии не хватало. Хватило ее только на глупую ремарку:

—    Смотришь на них так, словно хочешь съесть.

—    Мне известно единственное блюдо из свиных хвостов.Грузинский суп «мужужжи». Варится из свиных ножек, ушей и хвостов.

—    Интересно было бы попробовать. — я рассчитывал по­трафить Ксану, однако тот сказал, как отрезал:

—     А мне — нет.

За полчаса мы добрались до моего скромного жилища. Об­винив меня в полном незнании кулинарии, Ксан надел фар­тук и взялся за приготовление мяса с баклажанами. Сково­родка, кастрюля, ножи, ложки, банки с перцем и карри таки мелькали в его руках, с плиты потянуло волшебным запа­хом. За поварским занятием мой гость расслабился и при­нялся посматривать на меня благодушно, даже приветливо.Ободрав кожуру с печеных баклажанов, окончательно подо­брел и принялся говорить: неторопливо, со значением, в об­щем, в своей привычной манере.

—     Я никогда не ел свиных хвостов и не стану этого делать.Просто я кое-что вспомнил.

Поудобнее расположившись, я с воодушевлением вни­мал Ксану. Видно, и этот вечер не пропадет зря, и мне удаст­ся услышать очередную историю.

— Это случилось несколько лет назад. Правительство Пенджаба проводило кампанию по уничтожению кабанов,которые расплодились в этой провинции в великом множе­стве. Об отношении мусульман к этим животным ты знаешь:они считаются нечистыми, противными духу ислама. — Ксан кашлянул, размешивая кусочки обжаренного сладкого пер­ца с помидорами и луком. — Впрочем, отстрел был задуман не по религиозным соображениям. Дикие свиньи доставляли массу неприятностей крестьянам, уничтожая посевы, сады и огороды. В поисках пищи проникали даже в города, рылись в отбросах, разнося болезни, порой и на людей нападали.

—     Нехорошо, — сокрушенно заметил я, принимая из рук Ксана венчик и миску с болтушкой из муки и яиц.

—     Займись делом. — Он покрутил в воздухе пальцем, и я принялся взбивать эту смесь, стараясь в то же время не упу­стить ни слова из начатого рассказа.

— За каждого отстреленного кабана обещали тридцать рупий. Невелики деньги, но тогда на них можно было про­жить пару дней. Однако в какой-то момент власти обнаружи­ли, что свинское поголовье не сокращается, а призовой фонд тает буквально на глазах. Пенджабцы — хитрые бестии, они многократно предъявляли на приемных пунктах один и тот же хвост, так что цена кабана существенно возрастала.

Ксан сунул мне поднос с тарелками: мол, тащи в столо­вую. Опрокинув по стаканчику и утолив первый голод, мы на время прервали трапезу, чтобы покурить и поболтать.

— Вся эта затея завершилась ничем, однако чиновники не сразу сообразили, что к чему. А до тех пор антикабанья кам­пания доставляла немало неудобств тем, кто проживал в том районе, где свиней развелось особенно много. Ну, а я, надо сказать, жил именно там. Если прежде я рисковал повстре­чаться с этими клыкастыми тварями (одна из них стукнула мой автомобиль и помяла дверцу), то теперь мне портили на­строение их преследователи. Вооружившись дубинками, но­жами и винтовками, местное население неутомимо выслежи­вало кабанов в кустарниках и рощах, которых немало на окра­инах Исламабада. Именно туда горожане сбрасывали мусори нечистоты, привлекая охочих до этой мерзости животных.Это были еще те охотники, и если им удавалось прикончить кабана, счастью не было границ. Тушу несли на продажу в российское или китайское посольство, где свинина пользо­валась успехом, а хвост. Про хвост я уже говорил. Сегодня с ним шел Икрам, завтра — Имран, послезавтра — Ахтар и так далее, пока сей предмет не истирался в пыль.

Охота на кабанов не добавляла хорошего настроения Кса­ну, а дурного ему и так хватало. Ситуация в стране оставалась скверной. После того как Исламабад начал помогать США громить талибов, в Пакистане принялись без разбору хватать тех, кто каким-то боком имел отношение к Исламской мили­ции или просто бывал в Афганистане. В первую очередь по­страдали военные, затем наступил черед бизнесменов и вра­чей, имевших неосторожность лечить раненых талибов. Лю­дей держали в заключении по три-четыре месяца, не предъ­являя официальных обвинений, подвергали пыткам. Ксан тогда трудился в ооновской комиссии по контролю над нар­котиками и как-то осмелился покритиковать этот «новый маккартизм»: добился он только того, что к нему стали от­носиться с недоверием.

Начальница Фрида Маквин была пятидесятилетней ново­зеландкой с мучнистым лицом и желчным характером, кото­рый выдавал несварение желудка и — как полагал наглый рос­сийский сотрудник — хронический недотрах. Здесь Ксан ей ничем не мог помочь, демонстрируя равнодушие к ее женским прелестям: широченным бедрам, просевшей заднице и всто­порщенным соскам. Последнюю особенность трудно было не заметить с учетом пристрастия Маквин к легким хлопча­тобумажным платьицам. «Куда вы смотрите?» — грозно во­просила новозеландка в первое же знакомство. Надо сказать,взгляд подчиненного был действительно устремлен «туда», нов нем не было ничего эротичного. Новозеландка превосхо­дила Ксана ростом дюймов на пять (сказывались природа и молочные продукты ее благословенной родины), а задирать голову и изучать физиономию начальницы ему вовсе не хо­телось, так что поневоле он смотрел на уровне кончиков гру­дей Фриды. Позже доброжелатели донесли, что новозеланд­ка назвала его «маньяком», но Ксан предпочел не реагиро­вать — в конце концов, он сочувствовал старым девам. Как бы то ни было, работать ему стало труднее.