ВИКТОР ЗАЙКОВ

ДУЛА, ПСОЙ И ГОЛИНДУХА

(сказка)

Сказывать - скучно. Слушать - потешно. Верить - обманно. А начинать

как-то надобно. Как? Да, пожалуй, вот так.

Бают, будто в старинщину, годов, ох, и много назад - там, где белый

свет нависал над чёрною бездной, пряталось одно царство никудышное.

Само оно - лужок с напёрсток и лесок к нему прилепившийся - ни

виденья не имело, ни названия. Народец быть в нём устал от скудости,

избёнки измокли под дождями и порушились. И только терем царский

возносился к небу башенками дивными, пенился узорочьем карнизов,

да восхищал крыльцом с перильцами из рай-дерева.

По традиции, заведённой не вчера, каждый день у крыльца этого

выстраивался парадный сбор свиты государевой. И ровно в два часа

пополудни Его Величество Истукан Белендрясович - полуслепой, голова бутылкой - обходил строй подданных. И - кого слушал, кого -

палкой колачивал, а кого и пряником одаривал сахарным.

Вышел он и сегодня. Ткнул пальцем в первого:

- Называйсь.

-Дула, дитятко ваше старшее.

Дёрнул за кафтан второго.

-Псой, сыночек ваш середний.

Погладил голову третьему.

- Голиндуха, чадо младшее и вашему сердцу любезное.

- Так. А ты, образина, кто таков? - навёл стёклышко на следующего.

- Пляс Безботинович - охранитель рубежей отеческих. Он же конюх,

знахарь, брадобрей и других промыслов охотник. А ещё свистун, плясун и виртуоз - опля - балалаечник!

- Гм... конюх - понятно. А про балалаечника напомни, служивый,

подзабыл я.

- Балалайка, Ваше Величество - музыкальное орудие о трёх кишечных

струнах, по коим бренчат во все пальцы. Показать?

- Нет, нет. Бренчать не надо, - отшатнулся царь, - В ушах и без того звон. Вижу далее пустоту тоскливую. Где остальные?

- Вы кого подозреваете в отсутствии, государь? - согнул спину Голиндуха.

- А того, который козлом петь умел.

- Так осиротели, батюшка, пропал он. Даже в котёл кухонный заглядывали - пусто!

- Как не пропасть! - Истукан ухватил Пляса за ухо. - Всё на жилах своих тренькаешь, а забор пограничный вороны скоро на гнёзда себе

растащат! Я зорькой нынешней ревизовал укрепленья оборонительные,

так в одном углу проедину усмотрел: в поперечнике - во! Быка потащишь, ещё место останется! Забором озаботиться! И кто людишек

ухищает дознаться. Иначе, в пух всех... и перину себе набью. Остолопы.

Ушёл старик в палаты, обидевшись. А у четвёрки нашей от тоски губы блином обвисли, неключимая сила сердце сокрушает. Что думать? Тут слышат: оконце дзенькнуло. Обернулись - царь машет,

заходите, мол.

Поднялись в комнатку секретную. Величество сидит над картою окрестностей и глазами узится. Сыновья почтительно встали у входа.

- Голиндуха, - поднял голову царь.

- Слушаю радостно.

-Зорок ты, не в пример мне, и мозги подходящие имеешь. Ну-ка, глянь сюда: какие такие преграды к богатому граду Диван-Кушету указать

можешь?

Голиндуха шагнул к столу, навис над бумагой. Всмотрелся и заговорил твёрдо, следя за пальцем отцовым:

- ... Тут депрессия болотная на шесть перелётов стрелы обозначена. Тут сады соседские с ядовитыми посадками кровобоя, гроб-травы и копытня волчьего затаились. А дальше...дальше толщи земные пошли

огневого рождения, реками перепоясанные.

- Тьфу! - Истукан сгрёб в ладонь бороду. - Плетёшь узловато: толщи, копытни, гробы в огородах... руби правду - трудна дорога?

- Осилим, тятенька! Но вопросец один на языке болтается.

- Позволяю вопросец.

- Зачем, Ваше Величество, к Дивану этому примериваетесь? Уж не...

- Созиданьем живу, не праздностью, - осёк его Белендрясович и поманил пальцем Пляса, - Целуй руку, музыкант, и ступай на конюшню не мешкая, погрусти там в одиночестве. А я с сыночками о прибытках в казну разговор поведу.

Ещё и дверь за Плясом не успела затвориться, как царь заметал громы и молнии:

- Ну, поросль Истуканова, продолженье моё недопоротое, когда вам в

"чижика" играть прискучит? И доколе сносить будете разор в государстве и запустение? Глядите сюда, - прошаркал в угол и натужно

откинул крышку одного из сундуков. Братья вытянули шеи - сундук был пуст. - Где казна государева, опора моя царская, кто скажет?

- Знать не ведаем, - замахал руками Дула.

- Ничто в мире не вечно, - пожал плечами Псой.

- Всё восполним, тятенька, - приосанился Голиндуха.

- Молодец, наследник, мысли мои читаешь. Только, как восполнять

собираешься, научи отца, послушаю. - Истукан хлопнул крышкой сундука. Поправил изъеденный временем замок, отвернулся к окну, подождал.

- Молчите. Умишком раскисли, - укоризненно взглянул на сыновей, - Тогда слушайте моё повеление безоговорочное. С сей минуты детство

ваше указом своим заканчиваю. И! Раз истощенье казны - явь неприглядная, а искательства ваши порадеть за отечество - очевидные,

значит, - поднёс карту к глазам, - Значит, понесёте в Диван этот самый

Кушет самое ценное, что у нас осталось.

"Что же старик припрятал от нас?" - почесал за ухом Дула.

"Боже, не оставь разумом родителя нашего". - отвёл глаза Псой.

"Батюшка, - упал на колени Голиндуха. - Вы нас пугаете!"

Царь досадливо махнул рукой: "Не то должно устрашить вас, что сейчас от меня услышите, но то, что станет с вами, когда я от ран старых помру, не ровен час. Меня понесёте. Меня, драгоценного. Детальки всякие в дороге обговорим. Она у нас некороткой будет. А сей ночью сабельки извольте навострить, скрытность приуготовить. Страх и тоску в дальний угол забросить. И к утру, чтоб, выступили. Всё. Я спать пошёл. Молоко вечернее пусть музыкант в опочивальню мою принесёт. Устал я".

Что делать? Отцову слову тогда перечить не принято было. Зашторили братья кольями дыру в заборе, двери дворцовые пряником запечатали, усадили монарха в короб берестяной, да и шагнули со вздохом в болотину зарубежную.

День по кочкам промаялись. Другой в моховинах пропутались. На

третий вынырнула перед ними голова ужасающая.

- Гуляете? - оглядела путников, - А грамотку какую имеете с дозволеньем отдыхать туточки? Не имеете. Тогда придётся вас для дознанья в нашу пыточную доставить.

- Дула, проткни этот пузырь копьём, - загудел из короба царь, - Спешим мы, пусть дорогу очистит.

Голова скосилась обидчиво:

- Шутите? Меня, и вдруг проткнуть? Да, я. Да, вы... Ждите, скоро для вас клящие минуты наступят.

Точно. Едва бурая холодная жижа сомкнулась над страшилищем,

как побежала по камышам дрожь пугающая. С жутким криком шарахнулись в небо птицы. И перед путниками - коврами устеленный - островок возвысился. А на нём "Оно" сидит. Взглянешь - дух кончается. Описывать же станешь - и вовсе со страху околеешь. Братья попятились, втянув голову в плечи. А царь петушком из-за спины Голиндухи закричал храбро:

- Что сосед, обид старых забыть не можешь? Всё потешничаешь во вред мне? Пропусти! Нам на ту сторону болота надобно.

"Оно" заколыхался в смехе, забулькал:

- Ты, Истукан, каким безугомонным был, таким мне и сегодня нравишься. Только пропустить тебя не могу: платить не хочешь, стражу мою не жалуешь. Сыночков, вот, своих от меня прячешь. Ишь,

какие молодцы взросли! Отдай их мне в услужение и помирай спокойно. У меня они и нагие ходить не будут, и хлебушком их не обнесут.