— К счастью, у меня большая машина, — сказала Сисли, открывая багажник грязной «Вольво», чтобы носильщик мог уложить туда чемоданы. — Боже мой, у вас так много вещей! Полагаю, ту ужасную школьную форму вам тоже придется купить.

— Нам пришлось купить все, — ответила Одри, усаживая детей на заднее сиденье.

— Пока они будут у меня, много вещей им не понадобится. Достаточно теплых кофточек и пары носков. Я не отапливаю дом. Есть только камин, поэтому зимой чертовски холодно. — Она посмотрела на близнецов, на лицах которых был написан ужас. — Но вы всегда можете взять в постель вместо грелки любую собаку. Они приходят по первому зову, в любое время дня и ночи, — добавила она и засмеялась. — Итак, вперед! Едем домой!

Одри забралась в машину. Она села на что-то твердое. Две больших упаковки собачьего печенья.

— Пусть лежат, Одри, я купила их на случай, если вдруг понадобится задобрить Барли в ветеринарной клинике. К счастью, подвернулась Хилари Фиппс со своей девчонкой, и Барли вел себя как ягненок. Он испытывает к ее собаке особые чувства.

— Должно быть, она очень красивая, — сказала Одри, которая никогда не интересовалась животными.

— Вовсе нет, ужасная зловонная старая тварь. Мой Барли — молодой и часто воротит нос, когда ему приводят невест. Но к сучке Хилари он испытывает особую любовь. Хотя она сама не часто моется, — добавила Сисли со злой улыбкой.

— A-а, понятно, — сказала Одри растерянно.

Сисли засмеялась теплым ласковым смехом, и Одри снова подумала о том, как же она не похожа на Сесила.

— Как поживает мой брат? — спросила золовка, словно прочитав ее мысли.

Одри ужасно хотелось расспросить ее о Луисе, но она боялась, что любопытство может вызвать подозрение. Она убедила себя, что подходящий момент обязательно наступит. Разговор о муже только напомнил ей о неприязни, которую она к нему ощущала, и ей пришлось собрать все силы, чтобы ответ прозвучал жизнерадостно.

Они ехали по узеньким извилистым тропинкам, заросшим папоротником и усыпанным умирающей летней листвой. Ласковое осеннее солнце покоилось на верхушках покатых холмов. Казалось, леса охвачены золотым огнем. День был ясный, но свежий и холодный воздух словно напоминал о том, что зима не за горами.

Одри ощутила прилив грусти. В повисшей тишине, сквозь ушедшие годы, Одри услышала эхо слов Луиса: «Знаешь, почему мне грустно? Потому что мы не можем наслаждаться красотой вечно. Она преходяща, как радуга или закат. Все красивое исчезает». Одри захотелось расплакаться. То ли от ужаса, что через несколько дней придется расстаться с дочерьми, то ли от радости, что увидела эту красоту, которая напомнила ей о том, что все люди смертны, то ли от горечи. Во что превратилась ее любовь? Она не знала. Но в тот момент она точно поняла, что имел в виду Луис и чего боялась она сама. «Преходяща, как радуга или закат». Она отдала ему свою любовь, а затем отняла ее. Он был прав, когда не поверил ей. Ее чувство было непостоянным. Она разочаровала его.

— Дом, милый дом, — сказала Сисли, проезжая мимо обшарпанного забора.

Машина приближалась к череде грубых фермерских построек, которые выглядели так, словно вот-вот развалятся. Близнецы завизжали от восторга, увидев свору собак, которые, лая и виляя хвостом, бежали к ним. Приветственная собачья делегация проводила их через ворота к усыпанной гравием дорожке, ведущей к дому.

— Великолепно! — воскликнула Одри, пробегая взглядом по не защищенным от ветра просторам поместья, где зеленые листья глицинии цеплялись за потертый фасад из красного кирпича, жеманно укутывая окна, — так боа из перьев прикрывают тело элегантной пожилой дамы.

— Поместье принадлежало семье моего покойного мужа. Теперь я по мере сил ухаживаю за ним. Слишком не присматривайтесь, потому что заметите все трещинки и пятна. Поместье пытается выжить уже порядка четырехсот лет, поэтому рушится не от моей небрежности или равнодушия.

— Здесь очень красиво. — Одри вздохнула и почувствовала, что грусть отступает. — Дом дышит счастьем. Я уже ощущаю это. Ты, должно быть, его очень любишь.

Сисли улыбнулась золовке.

— Мне так приятно слышать это. Мои родители годами пытались убедить меня продать его. В отличие от тебя, они меня не понимали.

— Дети будут здесь счастливы, и я тоже.

Алисия и Леонора выбрались из машины и упали на колени, лаская собак и громко смеясь, когда те прижимались к ним мокрыми носами или теплыми языками облизывали лицо. Девочек встретили две немецких овчарки, спаниель, черно-белый терьер, две собаки коричневого цвета непонятной породы и толстая маленькая собачка, похожая на сосиску. Барли, золотистый ретривер, остался в ветеринарной клинике. Всего у Сисли было восемь псов, все мужского пола, и все… ее дети. Она посвистела, и собаки, оставив в покое близнецов, примчались к ней и закружились по гравиевой дорожке. Она не обращала внимания на то, что они оставляли доказательства своей любви в виде грязных следов от лап на ее светлых брюках и рубашке. Одри догадывалась, что Сисли надела чистую одежду и помыла машину только по случаю их приезда, но теперь они познакомились, значит, можно вернуться к привычному образу жизни. Естественность Сисли ей очень понравилась.

— Пойдемте в дом, — сказала Сисли и повела их к парадному входу. — Оставьте вещи, я попрошу Марселя перенести их попозже.

— Марселя? — переспросила Одри.

— Да. Марсель — молодой художник из Франции, который снимает комнату под студию, там, наверху. Он безмерно талантлив.

— Какая замечательная идея — сдавать в аренду комнату! В тебе столько энергии.

— Да, — ответила Сисли и засмеялась. Она провела их в холл. Деревянные полы были накрыты турецкими ковриками, на старом дубовом столе в бронзовых горшках росло огромное количество всевозможных цветов. — Одна из моих слабостей, — сказала она, словно читая мысли Одри. — Я с трудом нахожу средства, чтобы платить цыганам за то, чтобы они скосили траву, но у меня всегда находится лишний фунт, чтобы купить цветы и растения. Они прекрасны, правда?

— Чудесные.

— Пойдемте на кухню чего-нибудь выпьем. На обед у нас большой цыпленок. Надеюсь, он придется вам по вкусу. Панацель скрутил ему голову сегодня утром.

— Как? Убил цыпленка? — спросила Алисия, догоняя ее в холле.

— Ну, надеюсь, что да. В противном случае он бы выпрыгнул из печки и убежал.

— Какое смешное имя, — сказала Леонора.

— Панацель?

— Да.

— У цыган всегда смешные имена, — сказала Сисли, входя в кухню и включая свет. — У Панацеля есть сынишка твоего возраста, — добавила она нахмурившись. — Очень несимпатичный мальчишка.

— Как его зовут? — спросила Леонора, глядя на одну из немецких овчарок.

— Флориен.

— А это имя красивое, — сказала она и улыбнулась.

— Слишком красивое для него, если хотите знать мое мнение.

— Они живут в шатрах, как пишут в книгах? — спросила Алисия, забираясь на один из стульев, что стояли у плиты.

— В фургонах. У них красивые, ярко разукрашенные фургоны и великолепные пегие пони. Только не спрашивайте меня, как они моются. Они выглядят довольно чистыми и, на мое счастье, не пахнут дурно. Сегодня люди приезжают, ставят фургончик на твоей земле и не желают двинуться с места, разбрасывая по округе мусор. Вот те воняют. Очень неприятно! Я позволила Панацелю с семьей остановиться на своей земле, а они за это помогают мне ухаживать за садом…

— И убивать цыплят, — с улыбкой добавила Алисия.

— И убивать цыплят, — повторила Сисли, вынимая из буфета несколько стаканов. Под стать всей обстановке в кухне, все стаканы были разные, а один — с трещинкой.

— Мне противна сама мысль о том, что цыпленка нужно убить, — сморщившись, сказала Леонора, взглядом ища поддержки у матери.

— А я бы хотела посмотреть, как это происходит! — закричала Алисия. — Можно?

— Алисия, не думаю, что это необходимо, — перебила Одри, задаваясь вопросом, откуда у дочери этот странный интерес к смерти.