Лежал рыцарь на спине, на жесткой поверхности, в каком-то замкнутом пространстве. Плечи справа и слева упирались в твердые стенки, а когда Барс сумел с трудом приподнять голову, сразу наткнулся лбом на преграду. Упираясь плохо гнущимися ногами, Барс попытался протолкнуть тело повыше и тут же ударился затылком. Тупик. Извиваясь всем телом, сполз немного ниже, потолкался в стороны. Тупик. Итак: ящик? Гроб? Показалось ему, или воздух действительно стал более спертым?

Кисти рук у Барса онемели совершенно, что лишало его возможности применить магию. Большинство магических умений Рыцарей основано на движении или прикосновении; в жарком танце боя все тело участвует в магических плетениях, но инициируют заклинание, как правило, пальцы рук. Барс попытался подвигать скрученными за спиной локтями, стиснул зубы от мучительной боли в плечах, выровнял дыхание и занялся утомительными упражнениями, напрягая и расслабляя определенные группы мышц, разогревая и разгоняя кровь.

Бездну времени спустя Барс все еще продолжал это занятие. Собственно, прекратить ему не позволяло только природное упрямство; насколько это бесполезно, он понял очень быстро – пальцы не удавалось почувствовать, что делало невозможным даже самое простенькое заклинание. Несколько раз он испытывал на прочность стены своей тюрьмы; пытался разорвать путы – все безуспешно.

Воздуха уже явно не хватало; время от времени Барс забывался, но приходил в себя и начинал все по новой – с прежним упорством. Упорство – а вернее, отчаянное упрямство, порой вплоть до полного нежелания смириться с доводами рассудка – всегда оставалось его последним прибежищем, еще с тех времен, когда он ребенком валялся на соломенном тюфяке на «ферме», с лихорадкой и кровавым кашлем, сжигающим внутренности, но упорно не желая умирать. Именно упрямство, вопреки всему, позволило ему выжить и не лишиться рассудка в Башне. Впрочем, о Башне он не думал. Старался не думать. Приступ безумной паники был еще свеж в памяти; нельзя было позволить ему повториться. Нельзя думать о Башне.

Свет резанул по глазам, когда прямо перед лицом Барса открылось маленькое, не больше ладони, окошко. Свет не был ярким, показавшись таким только после полной темноты ящика. Проморгавшись, Барс смог различить невысокий потолок, по которому бродили тени, и отблески пламени свечи.

– Ну как он там, живой? – раздался совсем рядом незнакомый голос.

– Живой вроде, моргает, – отозвался второй.

Барс не мог видеть лиц – только мелькающие в квадратике света тени.

– И не такие уж они страшные, как говорят, – заметил первый.

– Любого засунь в ящик – и станет совсем нестрашным.

– Ты бы ему дырки провертел, что ли. Задохнется ведь по дороге.

– Дырки нельзя. Вдруг шуметь надумает. Я иногда открывать буду. Ничего, сдюжит, они выносливые.

– Воды ему давай, а то не довезем.

– Ладно.

– Ну, посматривай здесь. Завтра на рассвете выезжаем.

– Хорошо.

Вскоре тень заслонила окошко, и в отверстие потекла тонкая струйка воды. Барс с готовностью ловил ее ртом, торопливо глотал. Затем струя иссякла, стукнула тугая крышка, и Барс вновь остался в темноте.

Сегодня приглянувшийся Алине золотоволосый гвардеец стоял в карауле у входа в Большой Зал. Алина уже второй раз прогуливалась мимо высоких двустворчатых дверей с книгой в руках и отстраненно-задумчивым выражением лица, которое выбрала после долгих репетиций перед зеркалом. Несмотря на льстивые заверения маминых фрейлин, она была твердо убеждена, что улыбка ей не идет, а вот выражение задумчивости придает ее простоватому, в общем-то, лицу некий поэтический оттенок.

Накануне Алина долго размышляла, как ей обратить на себя внимание молодого дворянина. Задача эта была ей внове; еще недавно она могла запросто подойти к любому из гвардейцев, попросить показать ей саблю или продемонстрировать какой-нибудь фехтовальный прием или, не терзаясь сомнениями, скомандовать сопровождать себя на прогулку в сад. Но теперь, когда ей наконец встретился человек, с которым она действительно хотела бы прогуляться в саду, Алина почему-то не могла заставить себя так поступить. Это слегка смущало юную принцессу, но сдаваться она не привыкла и с энтузиазмом принялась решать возникшую проблему, вооружившись опытом большого количества прочитанных ею книг.

Идею своевременного падения в обморок Алина рассмотрела, но отвергла. Хотя в романах героини в обморок падали регулярно, но с самой Алиной такого пока не случалось, и она сомневалась, что сумеет сделать это достаточно достоверно. Кроме того, подобные проявления слабости всегда казались Алине чем-то недостойным. Проще всего, наверное, было бы завести с гвардейцем разговор на какую-нибудь общую тему (перечень тем принцесса предусмотрела заранее), но для этого он должен был проявить инициативу. Дело осложнялось тем, что дворцовый устав в общем-то запрещал гвардейцам разговаривать на посту, хотя это правило часто нарушалось.

Решение Алины было простым, но, на ее взгляд, сработать должно было непременно. Она вооружилась книгой – одной из своих любимых – и стала прогуливаться по коридору, кольцом окружавшему Большой Зал, всякий раз проходя мимо гвардейского поста. На ходу она не отрывала глаз от книги, выражение лица сохраняла, как уже было сказано, одухотворенно-задумчивое, порой поднимала глаза к потолку или начинала покусывать губки. Алина полагала, что зрелище столь увлеченно читающей принцессы неизбежно возбудит любопытство гвардейца и он, как минимум, обязательно спросит, что же она читает; развивать же литературную тему Алина могла почти до бесконечности.

Однако первые два прохода успеха не принесли. На третьем Алина оторвала глаза от книги и бросила на офицера задумчивый, как бы случайный взгляд. Он действительно смотрел на нее с интересом, но заговаривать не торопился. А уже на следующем проходе произошло нечто, Алиной не предусмотренное – она действительно зачиталась. Открытая наугад на середине любимая книга сыграла с принцессой плохую шутку, завладев ее вниманием. Для сегодняшней «прогулки» Алина специально надела бальные туфли, имевшие непривычную для нее высоту каблука, и в самый неподходящий момент – как раз в поле зрения гвардейцев – ее каблук зацепился за складку, образовавшуюся на ковровой дорожке. То, что произошло дальше, было настоящей катастрофой. Еще когда Алина обдумывала вариант «обморока», она представляла себе, как, изящно покачнувшись, падает спиной прямо на подставленные с готовностью руки офицера, как откидывает голову, открывая длинную тонкую шею, как расслабленно обвисают ее руки. Теперь же она просто рухнула лицом вперед, пропахав и сбив ковровую дорожку; книга со звонким хлопком отлетела к стене, с ноги свалилась туфля. Старательно сооруженная прическа рассыпалась, локоны упали на лоб, закрывая глаза; принцесса пребольно ударилась локтями и коленями, и в довершение всего, как последний аккорд свершившейся катастрофы, ее юбки задрались, обнажая не самую приличную часть тела. В книгах, которые любила читать Алина, такого с героинями никогда не происходило.

Подобного позора Алина еще не переживала. От горькой обиды лицо ее скривилось, на глаза навернулись и уже потекли по щекам слезы. Сидя на полу, она шмыгала носом и со злостью одергивала юбки, когда со всех сторон к ней потянулись услужливые руки, предлагающие помощь и поддержку. И подумать только, что среди них были и руки того, чье внимание она так стремилась привлечь! Алина огляделась, увидела участливые лица, губы, произносящие какие-то бессмысленные вопросы и слова сочувствия, и вдруг, неожиданно для себя самой, закричала тонким, отвратительно истеричным голосом:

– Уйдите от меня все! Не трогайте меня! Убирайтесь все, убирайтесь, видеть вас не могу!

Вечером Алина долго и безутешно рыдала у себя в спальне, повалившись ничком на широкую кровать под роскошным балдахином. Она, всю жизнь так гордившаяся тем, что никогда не плачет, вытирала рукавом ночной сорочки покрасневшие, как у кролика, глаза, хлюпала носом, глотала слезы и снова и снова заходилась в судорожных рыданиях. А на следующий день, когда она смогла наконец-то привести свое лицо в относительный порядок и выйти прогуляться в зимнюю оранжерею, к ней подошел высокий золотоволосый гвардеец.