– Ты не отправишь, – сообщил я, – а я твое имя не спрашиваю.

– Почему?

Я пожал плечами:

– Нужно запоминать имена мудрецов, а не дураков.

Он заорал и, резко вскинув меч над головой, послал в грохоте копыт коня вскачь. Я ждал, стараясь разогреть в себе злость, но получается плохо, слишком уж все обычно, а этот дурак не виноват, что он дурак, и как петух, защищая своих кур, бросается на все, что вторгается, как он считает, на его территорию, как же, вот прямо щас мечтаю все отнять и захватить.

В нужный момент я сам вскинул меч и, отклонившись от его удара, ударил сильно и точно. Лезвие меча захватило кончик платка на шлеме, а всадник промчался мимо, сдерживая коня, быстро развернул и тут же ринулся снова.

В его черных глазах я видел ярость пополам с удивлением, мне он тоже показался противником не простым, быстр настолько, что нужно драться, выкладываясь по полной.

Мы сшиблись, снова разошлись. В третий раз он остановил коня, мы некоторое время фехтовали, не сдвигаясь с мест. У меня рука заныла, удержать его тяжелые и точные удары очень непросто, он еще и силен чудовищно вдобавок к его быстроте.

Зайчик, ощутив себя оскорбленным ростом и статью огненного красавца, с силой ударил грудью, а тот сдуру не отступил, а попытался ударить в ответ, раздался их слитный жеребячий рев, похожий на женский визг, и красный конь опрокинулся на спину.

Всадник в последний момент успел соскочить, отпрыгнул, гибкий и быстрый, несмотря на рост и размеры.

Я удержал коня и крикнул:

– Ну? На этом закончим?

Его просто перекосило в ярости.

– Трус! – заорал он. – Конь всегда за тебя выигрывает схватки?

Я тоже, как и он, бросил взгляд на женщину. Закутанная в длинный платок и в платье, что укрывает лодыжки, она застыла столбиком и только наблюдает за нами большими серьезными глазами.

Не будь ее здесь, этот петух, возможно, не стал бы так на меня бросаться. Увы, присутствие женщины всегда разжигает огонь соперничества, но я все-таки могу вложить меч в ножны и уйти, а вот он не может…

– Погоди, – сказал я. – Это твоя невеста?

– Жена, – прорычал он. – Она видела, как я сражал и посильнее тебя… И увидит сейчас!

– Лучше посади ее снова за спину, – посоветовал я, – и езжай, куда ехал. А я поеду по своим делам.

Он бросился ко мне, раздувая ноздри.

– Думаешь, если ты все еще на коне…

Я сказал с досадой:

– Да ты в самом деле дурак.

Он отпрыгнул, когда я соскочил на землю, но тут же снова двинулся с поднятым для удара мечом. С долгую минуту мы фехтовали, оба одинаковые в скорости и силе, я видел на его вспотевшем лице изумление и начинающую проступать тревогу, явно предыдущие поединки заканчивались быстрее, затем он выкрикнул некое заклятие, как понимаю, движения ускорились, а удары стали тяжелее.

Но я уже разогрелся, злость и чувство опасности обострили все чувства, я начал двигаться тоже быстрее, еще быстрее, бил сверху, снизу, с боков, наносил косые и обманные удары, наконец он допустил крохотную ошибку, кончик моего меча задел его шею сбоку, кровь из рассеченной артерии ударила тугой красной струей.

Он покачнулся, выронил меч и попытался ухватиться за рану, но кровь мощно била тонкими струйками и между пальцами.

– Ты меня убил, – прохрипел с ненавистью, – тебе повезло…

– Не я, – буркнул я все еще со злостью, – тебя убила твоя дурость.

Он упал на колени, затем завалился на бок. Кровь все еще хлещет из такой небольшой ранки, сильно оттопыривая вздутые края, но слабее и слабее с каждым мгновением.

Я вытер лезвие меча о его одежду и сунул в ножны. Женщина подбежала и упала с плачем на его тело.

Чувствуя себя виноватым, я буркнул:

– Садись на его коня и возвращайся.

Она не слушала, рыдала, я вяло подумал, что надо бы помочь ей похоронить убитого мужа, все-таки не весьма вот так все оставить, но не вожу же с собой лопату, да и на его красном коне только дорожный мешок, там не видать торчащего черенка.

– Слушай, – сказал я женщине, – а он, может быть, огнепоклонник? Ну, в душе?.. Тогда его лучше оставить так вот…

Она коротко и с ненавистью взглянула на меня и снова опустила голову ему на грудь.

Я развел руками:

– Ну, как знаешь. Самое большое, что могу для тебя сделать – это оттащить его вон в ту яму и завалить камнями, чтобы звери не добрались.

Она не ответила, я посмотрел на красного коня с опустевшим седлом, на своего Зайчика и внимательно наблюдающего за нами Бобика.

– Как скажешь, – проронил я, – могу помочь тебе взобраться в седло, а то ваш конь как-то великоват.

Она наконец подняла голову, лицо страдальческое, но на губах проступила печальная улыбка. Медленно подняла мертвую руку мужа, поцеловала ее и сняла с пальца тонкое кольцо с небольшим красным камешком.

– Ты мог спастись, – проговорила она ему с укором едва слышно, в ее голосе чувствовались слезы, – почему не сделал?

Я отвернулся, не желая мешать прощанию, она еще хорошо держится, нет бурных рыданий, истерических воплей, чувствуется достоинство в каждом движении и жесте.

Выждав немного, я сказал снова:

– Мне надо ехать. Тебе тоже не стоит тут оставаться. Иди сюда!

Она вздрогнула от повелительного голоса, покорно поднялась и так же медленно приблизилась, опустив голову. Я подошел медленно к красному коню, он все отводил морду, но я поймал за повод и подвел к женщине:

– Садись.

Она посмотрела на меня исподлобья. Глаза крупные, навыкате, черные с огромной радужкой, ресницы густые, длинные и тоже чернющие, как верхние, так и нижние.

Не спеша нагнулась, сняла с шеи мужа политый его кровью платок, повязала себе на шею, как я понимаю, в знак скорби или траура, медленно подошла к своему коню.

Судя по тому, как хватается за седло, ездить сама умеет не очень, я поддержал ее под задницу, тугую, как отполированный и покрытый лаком орех.

Наконец она уселась, очень неумело и по-мужски, ухватила повод обеими руками.

Я отступил и сказал с облегчением:

– Ну вот… как бы так…

Зайчик подставил бок, я поднялся в седло, разобрал повод и повернул его в сторону Варт Генца.

Бобик ринулся вперед, Зайчик пошел следом, но я услышал за спиной стук копыт, торопливо оглянулся, одновременно нащупывая рукоять меча.

За нами на красном коне неумело скачет эта женщина, полы темного платья трепещут по ветру, ноги оголились весьма непристойно.

Я остановил Зайчика, они настигли нас и тоже остановились. Бобик подошел к ним и сердито уставился на красавца коня, тот мелко задрожал, но не отступил.

Женщина ответила мне прямым взглядом, но промолчала, неподвижная в седле, укрытая платком по самые брови, что изначально придавало ей скорбный вид, а сейчас и вовсе выглядит сироткой.

– И что? – спросил я. – Чего ты едешь за мной?

Она впервые разомкнула губы, я услышал низкий приглушенный голос, исполненный кроткой печали:

– А как иначе?

Я пробормотал:

– Ты о чем?

Она смотрела на меня в упор.

– Но разве я не должна следовать за тобой?

– Почему? – спросил я настороженно. – С какой стати?

Она проговорила мертвым голосом:

– Ты победил. Теперь у меня нет мужа.

Я охнул:

– И что? Я, что ли, должен о тебе заботиться? Ничего себе обычай… Распространить бы его на весь мир, сразу бы все войны прекратились!.. Или это у тебя такие шуточки?

Сказал и устыдился, какие шуточки могут быть, если только что убил ее мужчину, бесчувственная свинья, совсем огрубел, но слово не воробей, уже вылетело.

Она ответила очень серьезно:

– Но ты же убил моего мужа!.. Ты обязан это сделать… Таков Великий Закон!

– Чего-чего?

– Взять меня, – сообщила она мрачно. – По закону, убив мужа, ты забираешь его жен в наложницы, так как нельзя оставлять женщину одну.

Я окинул ее долгим взглядом, явно не горит желанием стать моей наложницей, но готова подчиниться обычаю или закону, что-то помню насчет этого в двадцать шестой суре, но я другого вероисповедания, я всегда другого, с каким бы ни столкнулся, а вообще-то, если честно, хотя этого никому не брякну даже спьяну, верую только в себя, да и то очень даже редко.