В это мгновение дверь распахнулась и из дома, вытянув вперед руки, выбежал Тадеуш Шолто. На лице его был написан ужас.

– С Бартоломью что-то случилось! – закричал он. – Мне страшно! Мои нервы не выдержат этого. – Он и впрямь чуть не рыдал от страха, а на его дергающемся бледном лице, выглядывающем из большого каракулевого воротника, было беспомощное выражение испуганного ребенка.

– Мы зайдем в дом, – коротко и твердо сказал Холмс.

– Да, конечно, идемте! – воскликнул Тадеуш Шолто. – Я уже ничего не понимаю.

Он провел нас в комнату экономки, расположенную слева от входа. Пожилая женщина ходила по своей комнате взад и вперед, испуганно заламывая руки, но вид мисс Морстен, похоже, несколько успокоил ее.

– Боже, благослови ваше милое спокойное личико! – воскликнула старуха, истерично подвывая. – Смотрю на вас, и мне легче становится. Я столько вынесла за этот день!

Наша спутница нежно погладила миссис Бернстоун по худой натруженной руке и прошептала несколько ласковых утешительных слов, отчего бледные щеки экономки снова порозовели.

– Хозяин заперся у себя и не отвечает, – объяснила она. – Он любит побыть один, поэтому я весь день прождала, когда он выйдет, но с час назад уже начала волноваться, не случилось ли чего. Я поднялась наверх и посмотрела в замочную скважину. Вы должны пойти туда, мистер Тадеуш… Вы должны пойти посмотреть сами. Я знаю мистера Бартоломью Шолто уже десять лет и видела его и веселым, и грустным, но такого лица у него никогда не было.

Шерлок Холмс взял лампу и отправился наверх, поскольку у Тадеуша Шолто зуб на зуб не попадал от страха. Он был так напуган, что у него подкашивались ноги и мне пришлось взять его под руку, чтобы он не упал по дороге. Пока мы поднимались, Шерлок Холмс дважды останавливался, доставал из кармана лупу и внимательно осматривал отметины на циновке из кокосового волокна, устилавшей лестницу вместо ковровой дорожки, хотя мне они показались простой сбившейся в комочки пылью. Холмс медленно переступал со ступеньки на ступеньку, освещая себе дорогу лампой и бросая по сторонам пытливые взгляды. Мисс Морстен осталась внизу с испуганной экономкой.

Третий лестничный пролет вывел нас в длинный прямой коридор, с огромным индийским гобеленом на стене справа и тремя дверьми слева. Холмс все так же медленно двинулся вглубь коридора, тщательно все осматривая, мы же шли следом за ним, и наши длинные черные тени стелились за нами по полу.

Мы остановились у самой дальней двери. Холмс постучал, но ответа не последовало. Тогда он попытался открыть дверь и нажал на ручку, но оказалось, что дверь была закрыта на широкую мощную задвижку, – мы рассмотрели ее в щель, поднеся лампу. Ключ торчал в замке, но был повернут, поэтому замочная скважина оставалась наполовину открытой. Шерлок Холмс нагнулся к ней и тут же со вздохом отпрянул.

– В этом есть что-то дьявольское, Ватсон, – сказал он. Никогда еще я не слышал, чтобы мой друг говорил таким взволнованным голосом. – Что вы на это скажете?

Я нагнулся, посмотрел в скважину и чуть не закричал от ужаса. Вся комната была залита лунным светом, каждый предмет освещало желтое призрачное сияние. Прямо на меня смотрело лицо. Оно словно висело в воздухе, потому что все, что было за ним, оставалось в тени. И это было лицо… нашего друга Тадеуша. Та же блестящая лысина, те же короткие рыжие волосы на висках, та же бледная кожа. Но только какая-то страшная улыбка застыла на нем, неестественная и напряженная ухмылка, которая в этой освещенной луной спокойной комнате производила куда более жуткое впечатление, чем любая гримаса боли или бешенства. Этот лик так походил на физиономию нашего нового друга, что я оглянулся, чтобы убедиться в том, что Тадеуш Шолто на самом деле стоит сейчас рядом с нами. Только после этого я вспомнил, что как-то в разговоре он упомянул, что они с братом – близнецы.

– Это ужасно! – сказал я Холмсу. – Что теперь делать?

– Дверь придется взламывать, – ответил он и навалился на нее плечом, надеясь выдавить замок. Что-то хрустнуло, дверь скрипнула, но не поддалась. Тогда мы вместе навалились на нее изо всех сил, и на этот раз она с неожиданным треском провалилась внутрь. Мы оказались в комнате Бартоломью Шолто.

Помещение было оборудовано под химическую лабораторию. На стене напротив входа на полочке в два ряда выстроились склянки с притертыми пробками. Рабочий стол был заставлен бунзеновскими горелками, пробирками и ретортами. В углу в плетеных корзинах стояли бутыли с кислотой. Одна из них, похоже, протекала или лопнула, потому что из-под нее вытекал ручеек какой-то темной жидкости и в воздухе стоял резкий запах смолы. У одной из стен комнаты посреди груды обломков штукатурки и дранки стояла приставная лестница. Над ней в потолке зияло отверстие, небольшое, но достаточно широкое, чтобы через него мог пролезть человек. Рядом с лестницей валялся небрежно смотанный клубок веревки.

За столом на деревянном стуле сидел полностью одетый хозяин дома. Голова его склонилась на левое плечо, на губах застыла загадочная, наводящая ужас улыбка. Тело его было холодным как лед и окоченело. Он был мертв уже много часов. Мне показалось, что не только лицо, но и все конечности Бартоломью Шолто были перекручены и вывернуты самым невообразимым образом. Рядом с его рукой на столе лежал интересный, похожий на молоток инструмент – тонкая коричневая палка с каменным набалдашником, прикрученным крест-накрест грубой веревкой. Тут же лежал клочок бумаги, на котором были нацарапаны какие-то слова. Холмс взглянул на него и передал мне.

– Взгляните, – сказал он, многозначительно двинув бровью.

В свете фонаря я прочитал, содрогнувшись от ужаса: «Знак четырех».

– Боже мой, что все это значит?! – воскликнул я.

– Это значит, что здесь произошло убийство, – сказал Холмс и нагнулся над телом. – Ага, я так и думал. Вот, полюбуйтесь!

В коже над ухом мертвеца торчало нечто, напоминающее длинный темный шип.

– Это что, шип? – спросил я.

– Да. Можете его достать. Только осторожнее, он отравлен.

Я взялся за колючку двумя пальцами, и она удивительно легко вышла из тела, почти не оставив следа укола.

– Для меня все это – настоящая тайна, – сказал я. – И чем дальше, тем загадочнее она становится.

– Напротив, – возразил Холмс. – Дело проясняется с каждой минутой. Мне не хватает лишь отдельных фрагментов, чтобы сложить общую картину.

Оказавшись в кабинете, мы почти забыли про нашего друга. Он все еще стоял у выломанной двери, – живое воплощение ужаса, – и, заламывая руки, тихонько скулил. Внезапно Тадеуш громко и как-то жалобно вскрикнул.

– Сокровище пропало! – сказал он дрожащим голосом. – Они похитили сокровище! Через эту дыру Бартоломью спустил ларец в кабинет. Я сам ему помогал. Я – последний, кто видел брата живым. Прошлой ночью я оставил Бартоломью здесь. Спускаясь по лестнице, я слышал, как он запирал дверь.

– В какое время это было?

– В десять часов. А теперь он мертв. Приедет полиция, они же решат, что это я убил брата. Точно, так и решат. Но вы же так не думаете, джентльмены? Вы же не думаете, что это сделал я? Если бы это я его убил, разве привел бы я вас сюда? О Боже! О Боже! Я знаю, я сойду с ума! – Шолто всплеснул руками и даже притопнул ногой, трясясь как в лихорадке.

– Вам нечего бояться, мистер Шолто, – утешил его Холмс, положив руку ему на плечо. – Послушайтесь моего совета: поезжайте в участок и сообщите полиции о том, что произошло. Скажите им, что готовы оказать любое содействие. Мы будем ждать вашего возвращения здесь.

Маленький человечек послушно повернулся и ушел. Из темноты коридора раздались его одинокие шаги.

– Итак, Ватсон, – сказал Холмс, азартно потирая руки. – Мы на полчаса предоставлены сами себе. За это время нужно все успеть. Как я уже говорил, дело почти сложилось в общую картину. Только не нужно быть слишком самоуверенными. Каким бы простым ни казалось дело, есть вероятность, что в действительности оно намного глубже.