— На самолете должны быть моторы с ресурсом не менее восьмидесяти часов. У нас в бригаде такого самолета нет. Следовательно, надо заменить четыре двигателя и облетать их. Этого я себе не представляю... — инженер многозначительно развел руками.

— А вы постарайтесь представить, ведь выбора нет, — жестко сказал комбриг. — У нас ночь на все. Не теряйте время, товарищи, на доводы в пользу невозможного. Этих доводов я бы мог привести не меньше вас.

Прокофьев во время доклада инженера прикидывал, какие ему понадобятся карты, каков должен быть объем расчетов, когда услышал обращение к себе:

— Что вы скажете, товарищ Прокофьев?

— Товарищ комбриг, вы сами сказали, что выбора нет. Надо готовиться.

В семь часов утра командир экипажа Проскуров доложил комбригу о завершении подготовки и облете самолета. А вскоре были погружены необходимые детали для ремонта чкаловского АНТ-25.

Необычность предстоящего полета действовала на всех: на тех, кто внешне спокойно, но с какой-то особой сосредоточенностью усаживался в свои давно знакомые самолетные сиденья, и на тех, кто, оставаясь на земле, не скрывал своих чувств, суетился, помогал, иногда, в который раз, давая последние советы и наставления.

С того момента, как все четыре мотора рванули вперед махину самолета, волнения остались за линией старта.

...Шел третий час полета, в течение которого находились в сплошной пелене густого дыма. Из-за сильной жары горел лес. Теперь дым заполнил кабину, и дышать стало трудно. С этим еще можно было мириться. Хуже, что все время казалось, будто на самолете тоже что-то горит. Проскуров, посоветовавшись с Прокофьевым, стал набирать высоту, чтобы избавиться от навязчивых мыслей о пожаре.

После посадки в Омске начальник аэропорта пригласил в столовую, но экипаж отказался. Проскуров планировал на подготовку самолета не более двух часов. Поэтому тут же, в ходе заправки самолета бензином, подкрепились сами бутербродами и чаем.

От Омска облака повисли над самой землей. Попытку пробиться к чистому небу пришлось оставить на высоте около четырех тысяч метров, поскольку разрежение воздуха начинало скверно действовать на пассажиров. Проскуров запросил безопасную высоту и стал снижаться. Чем ниже, тем темнее становилось в кабине.

Вне видимости земли время тянется медленно. Все чаще летчик стал запрашивать у Гавриила, скоро ли Красноярск. Настойчивость запросов зародила у Прокофьева мысль, что командир сомневается, не заблудились ли они. Он проверил расчеты. Вроде все в норме, если ветер не внес существенные поправки. Связались с Красноярском. Когда пришел ответ, на душе стало спокойнее, несмотря на то, что погоду передали хуже не придумаешь...

Сразу за Красноярском самолет вошел в дождевую пелену, незаметно перешедшую в облачность, которая часто подсвечивалась близкой молнией. Самолет шарахался из стороны в сторону как грузовик на ухабистой дороге. Перед Байкалом началось что-то невообразимое. Машину трясло и бросало как игрушку. Опасно задвигались грузы. Механики ремонтной бригады бросились крепить их швартовку. Оба летчика едва справлялись с машиной. Угрожающе громко скрипели шпангоуты и стрингеры каркаса. Шло испытание на прочность и людей, и техники.

Прямо над восточным побережьем Байкала, словно по волшебству, прекратилась эта жуткая пляска самолета. Брошенный последний раз вниз, он замер на одной высоте и, казалось, не двигался не только вверх или вниз, но и вперед. Кромешная тьма поглотила пространство и время.

— Гавриил, мы не заблудились в этой кутерьме? — несмотря на бодрый тон, в голосе Проскурова звучала тревога.

— Нет, командир, пока нормально. Как там наши пассажиры? Не набили ли синяков и шишек?

Оба засмеялись. Начался разговор. Хотелось разрядиться после напряженной молчаливой борьбы со стихией, из которой они вышли победителями.

По расчетам, должен был быть близко аэродром посадки, предпоследний аэродром на большом трудном пути. Прокофьев по радио запросил ночной старт и предложил поднять прожекторы вертикально, чтобы в темноте не проскочить аэродром. Второй штурман Луньков лег на пол фюзеляжа перед иллюминатором, чтобы вовремя заметить железную дорогу, по которой уже не трудно выйти на посадку...

Среди встречавших экипаж нашлись такие, которые сомневались, что самолет не так давно вылетел из Москвы. Почти за сутки была пройдена большая часть пути. Шли с большим опережением графика, как на рекорд, который давался предельным напряжением сил. Проскуров решил дать экипажу выспаться.

На следующий день, придерживаясь Амура, вышли на Хабаровск. Все расстояние было покрыто за двадцать восемь летных часов. Этого еще никому не удавалось ранее.

Приятной неожиданностью для экипажа было появление возле самолета командарма маршала Василия Константиновича Блюхера. Он тискал в своих крепких объятиях обросших, измученных, но счастливых летчиков, приговаривая: «Орлы! Ну настоящие орлы!»

Почти без задержки запасные части были отправлены на остров Удд. А вскоре экипажу вручили телеграмму от Алксниса, в которой он поздравлял авиаторов с успешным выполнением правительственного задания.

Через день пришло приказание передать самолет местной авиабригаде. Не хотелось расставаться с машиной не только потому, что на ней выдержали экзамен на прочность, но еще и потому, что не радовала перспектива одиннадцатисуточного утомительного железнодорожного путешествия домой...

К концу дороги все твердо убедились, что не обязательно съедать пуд соли, чтобы узнать человека, достаточно проехать с ним в одном купе по дороге Хабаровск — Москва.

Через три дня после возвращения экипаж вызвали к начальнику ВВС. Алкснис пытливо выяснял подробности маршрута, подчеркнув при этом, что надо осваивать путь на Дальний Восток и знать его не хуже улицы Горького. В заключение он наградил всех членов экипажа именными золотыми часами, а в секретариате им вручили путевки в подмосковный санаторий «Архангельское».

Видимо, необходимо было именно такое трудное и опасное задание, как перелет на Дальний Восток, чтобы в лабиринте человеческих отношений отыскать пути сближения душ Прокофьева и Проскурова.

Уроженец знаменитого Гуляй-Поля Проскуров покорил Гавриила своей выдержкой, собранностью, обдуманностью действий — всеми теми чертами, которые характеризуют волевую натуру. Чем больше Прокофьев присматривался к нему, тем больше ощущал необходимость постоянного общения с ним. Гавриил давно знал за собой такую особенность — иметь пример для подражания в работе, учебе, поведении. Это облегчало поиск правильного выхода из положения, особенно в затруднительные моменты. Он как бы ставил этого человека вместо себя и смотрел на него со стороны, оценивая принятые им решения.

В свою очередь, безусловно, и Проскуров видел у Прокофьева те черты, которые влекли его к Гавриилу.

Прошла целая неделя совместного отдыха их в санатории после полета на остров Удд, а темы для бесед не истощались. Только теперь все чаще воспоминания о жизни и авиации прерывались обсуждением событий, происходивших в Испании.

Уже почти два месяца над Испанией полыхало пламя гражданской войны, развязанной фашистами. Враги республики готовились к ней давно и основательно. С того воскресного апрельского дня 1931 года, когда под натиском народа Испания была провозглашена Республикой, внутренняя реакция тайно и явно сколачивала силы для свержения завоеваний шестой по счету в истории страны революции. И этому способствовала пассивность правительства по отношению к реакционному офицерскому корпусу, вербовавшемуся из помещичьей среды. При 105-тысячной армии на шесть солдат приходился один офицер и на 520 солдат — один генерал. Лучших условий для овладения армией реакция и не могла желать.

Как грибы росли всевозможные антинародные организации, снабжаемые оружием фашистскими правительствами Германии и Италии.

18 июля 1936 года по сигналу из Сеуты[1] в разных концах республики вспыхнул мятеж. Стали известны намерения мятежников захватить столицу и цена, которой они хотели достичь этого.