Смущенно, почесывая затылки, пастухи переглядывались, как бы говоря друг другу: «Как же так, а? Мы, можно сказать, на ягеле выросли, а не все знаем… А вот она, береговая женщина, знает».

Так и разошлись пастухи по своим ярангам, оживленно делясь своим недоумением.

На другой день чуть свет Журба, Нояно и Тымнэро с группой пастухов из бригады Орая прибыли в стойбище Чымнэ. Тымнэро еще издали увидел, как засуетилась у яранги Аймынэ, как беспокойно всматривался в подъезжающих гостей Кувлюк.

— Узнала Аймынэ меня! Узнала! — ликовал Тымнэро, нахлестывая оленей.

Когда упряжки остановились в самом стойбище, Тымнэро быстро выпряг оленей, нетерпеливо поглядывая на вход в ярангу Чымнэ: не покажется ли Аймынэ? Но девушка не выходила. Не увидел ее Тымнэро и тогда, когда вошел в шатер яранги.

— Несчастье в этот очаг вселилось, — неприязненно оглядывая гостей, сказал Кувлюк. — Жена Чымнэ сильно заболела.

Тымнэро глянул на полог и понял, что Аймынэ там, у больной сестры.

— Очень больна жена Чымнэ. Не надо бы ей волноваться, но вот… — Кувлюк развел руками, мол, как не волноваться, когда нехорошие, злые люди приехали к ней в стойбище. Тымнэро поймал на себе ненавидящий взгляд Кувлюка и, разозлившись, сказал:

— Надо было меньше ее в стадо на ночь посылать. Слыхал я, что Чымнэ в последнее время наравне с тобой в стадо жену свою гоняет. Замучили женщину…

В это время в ярангу вошел сам хозяин. Он пристально осмотрел гостей, глянул на незнакомую гостям испуганную женщину, возившуюся с рухлядью из шкур, и вдруг крикнул:

— Почему чаю нет? Не видишь, гости дорогие прибыли, почему не встречаешь гостей с почетом?

Женщина, дальняя родственница Чымнэ, вздрогнула, подняла руку, словно защищаясь от удара, и робко сказала:

— Я сейчас, сейчас… Я думала, что тебе…

— Думала! — снова крикнул Чымнэ. — Разве женщина умеет думать?!.

Глянув уголком глаза на гостей, чтобы проверить, какое впечатление производит на них то, что он не в духе, Чымнэ вышел на улицу.

— Кувлюк! Иди сюда! — приказал он с улицы. — Пойдем оленя дорогим гостям убьем, свежего, вкусного мяса наварим, пусть едят гости дорогие.

Журба встал и вышел на улицу.

— Послушай, Чымнэ, мясо есть нам некогда, да мы и не голодные, — обратился он к хозяину стойбища. — Мы по делу к тебе приехали, ты это хорошо знаешь…

На скулах широкого, изъеденного оспой лица Чымнэ заиграли желваки.

— Знаю, хорошо знаю, зачем вы ко мне приехали, — с трудом владея собой, сказал он. — Потом оленей считать будем. А сейчас я должен гостей хорошо накормить. Такой обычай у нас, чукчей…

— Сумерки коротки, — скоро темно станет. Как в темноте точно оленей сосчитать? — возразил Журба.

— Оленей мы пойдем сейчас считать! — послышался голос Нояно, выходившей из яранги.

— В своем стойбище я хозяин! — ответил Чымнэ и вдруг крикнул на Кувлюка: — Чего стоишь? Разве не я тебе сказал, чтобы оленя поймать!

Кувлюк вздрогнул, схватил аркан, нарту и побежал к стаду. Вскоре он вернулся с убитым оленем. Свалив с нарты оленя возле яранги, Кувлюк скрылся. Не видно было и женщины, которая могла бы разделать оленя. Пастухи из бригады Орая переглядывались, осуждающе качали головами: Чымнэ явно затягивал время, чтобы сорвать инвентаризацию стада.

— Ну что ж, долго мы ждать будем? — спросила Нояно, обращаясь к Чымнэ.

— Не знаю. Вот женщины выйдут из полога от больной, оленя разделают, мяса наварят, поедим как следует, потом за работу возьмемся, — ответил Чымнэ, крепко затягиваясь из своей массивной деревянной трубки. — Или ты, олений доктор, не знаешь, что убитого оленя разделать надо? — язвительно обратился он к Нояно. — Ну да где тебе знать, ты же на берегу выросла, а отец у тебя не чукча… Попробуй-ка разделать оленя, ты же олений доктор, ты все должна уметь делать, что оленя касается.

Нояно встала, ни слова не говоря, вытащила из чехла у пояса Тымнэро острый нож и пошла разделывать оленя. Движения ее рук были точны и быстры. Пастухи из бригады Орая, Журба, Тымнэро, да и сам Чымнэ напряженно наблюдали за ней. И всем невольно пришло в голову, что девушка эта чувствует себя здесь легко и свободно и что оленя ей разделать ничего не стоит. Так оно и вышло: Нояно разделала оленя в каких-нибудь двадцать минут, не хуже чем сделала бы это здесь любая другая женщина.

Аймынэ, сидя у изголовья больной сестры, чутко прислушивалась ко всему, что происходило в шатре яранги и на улице. Чымнэ приказал никому из женщин не показывать носа на улицу до тех пор, пока не уйдут гости. Девушка ждала, не заговорит ли Тымнэро. «Ну чего ж ты молчишь? Ну скажи, скажи хоть что-нибудь, я хоть голос твой послушаю», — мысленно обращалась она к юноше. А он сидел совсем рядом с ней, в шатре, и разделяла их всего лишь тонкая стенка полога.

Приказ Чымнэ ни за что не удержал бы Аймынэ в пологе, если бы она не чувствовала на себе умоляющего взгляда больной сестры. Девушка так истосковалась по Тымнэро за долгие месяцы разлуки! Она звала его к себе во сне; она высматривала его всякий раз, когда до слуха ее доносились звуки подъезжающей упряжки. Она с напряжением подслушивала разговоры заезжавших в стойбище гостей, в надежде хотя что-нибудь услыхать о бригаде Мэвэта: как живет Тымнэро, не заболел ли, не полюбил ли другую, не женился ли?

Аймынэ все вслушивалась и вслушивалась, что происходило в шатре яранги и на улице.

— Молодец Нояно! Ай, молодец! — едва слышно воскликнула она, когда поняла, что девушка, олений доктор, закончила разделывать оленя. «Но где Тымнэро? Почему он молчит? А может, он ушел? Нет! Он здесь, здесь, совсем рядом. Я это чувствую, сердцем чувствую! Посмотреть бы на него, хотя бы одним глазком, хотя бы чуть-чуть…»

Взглянув на сестру, лежавшую с закрытыми глазами, Аймынэ бесшумно склонилась к чоыргыну, приподняла его ровно настолько, чтобы получилась небольшая щелочка. Она вся была полна решимостью протестовать, и только больная сестра удерживала ее от схватки с ненавистным Чымнэ.

Тымнэро она увидела так близко от себя, что задохнулась от волнения. Неудержимое желание протянуть вперед руку, прикоснуться к юноше захватило все помыслы, все стремления девушки. Ей казалось, что она больше ничего не желала бы всю свою жизнь, что это было бы пределом ее счастья.

Не в силах больше владеть собой, Аймынэ выглянула из-под чоыргына. На какое-то мгновение глаза ее встретились совсем близко с глазами Тымнэро. Она даже ощутила на себе его дыхание.

— Ты чего это, полоумная, а? — оглушил Аймынэ возмущенный голос Чымнэ. — А ну, назад!

— Аймынэ, Аймынэ, где ты? — донесся до слуха девушки голос больной сестры.

Девушка стремительно протянула руку, коснулась плеча Тымнэро и скрылась за чоыргыном.

Все, кто был в шатре яранги, невольно смотрели на Тымнэро. Юноша ничем не выказал своего волнения, спрятав его под каменной маской бесстрастия.

— Идемте считать оленей? — вскочил со шкуры Чымнэ.

Подсчет оленей закончился под вечер. Нояно удивило, что оленей в стаде оказалось значительно меньше, чем по спискам за прошлый год. «Не угнал ли Чымнэ сегодня утром куда-нибудь часть своего стада?» — думала девушка, подозрительно поглядывая на хозяина.

Злой и усталый Чымнэ не стал пить чай.

— Готовьтесь к перекочевке! — закричал он. — Завтра пойдем еще дальше. Я не хочу, чтобы стадо мое пересчитывали люди, которые ничего не понимают в оленях!

Журба осмотрелся, разыскивая глазами Нояно. К его удивлению, девушки он не увидел.

— Вернулась к оленям, — вполголоса сказал ему Тымнэро. — Не верит она Чымнэ, проследить хочет, не подгонит ли кто оленей в его стадо. Говорит, что Чымнэ обманщик — государство обманывает. Уйду и я незаметно в стадо, помогу Нояно.

— Пойди, пойди, Тымнэро, — сказал Журба, — а мне уходить нельзя, как бы Чымнэ не догадался…

Обливаясь потом, Кувлюк отвозил тяжело загруженные нарты на ровную снежную поляну, чуть наклонно ставил их одна к другой передками вверх, устраивая из нарт круглую изгородь — кораль для загона ездовых оленей.