Что за хрень? Внутри, похоже, было что–то живое. Павел Геннадьевич взял ножницы и не без труда — опять ножницы затупились! — разрезал толстую верёвку, перетягивающую коробку.

Прямо на стол выпрыгнул–взлетел огромный красно–рыжий петух, всклокоченный и изрядно испуганный. Мгновенно нагадив в центре стола, петух принялся метаться по кабинету, словно лесная птица, сдуру залетевшая в окно. Поймать его Павлу Геннадьевичу удалось лишь спустя несколько минут, когда кабинет уже успел понести значительный урон. Аккуратно перехватив морщинистые петушиные лапы, Ситников замотал их скотчем.

Держа петуха за лапы вниз головой, он вышел в приёмную.

— Оксана Васильевна, неси–ка животное плотникам. Путь суп себе сварят. А у меня надо срочно убраться в кабинете. Нагадили гады.

Испуганная пожилая секретарша послушно приняла петуха, как эстафетную палочку.

Вернувшись в кабинет, Ситников брезгливо посмотрел на испоганенный стол, и, отойдя к окну, набрал номер на мобильнике.

— Станислав Евгеньевич! Ситников. У нас проблемы, — и, усмехнувшись, добавил, — мне «внуковские» ребята сделали последнее китайское предупреждение. И, признаюсь, мало приятное.

— Не волнуйтесь, Павел Геннадьевич. Ситуация под контролем. На днях и сам подъеду, — спокойно отозвался собеседник. — А с шушерой этой, если что — разберёмся.

Нажав кнопку отбоя и посмотрев в окно, Ситников нервически усмехнулся:

— Кому — шушера, а кому–то и задницу развальцевать могут!

15 августа 2000 года

Нюша уже второй день сидела в Доме творчества в Перелыгино. То есть, она совсем не постоянно сидела. Иногда гуляла, ходила завтракать, обедать и ужинать. Выходя на просторную лоджию, обменивалась репликами и впечатлениями с соседями справа и слева. Иногда и с прочими насельниками Дома творчества общалась она на дорожках и скамейках. С интересом, между прочим, общалась. Остальное же время она всё–таки именно сидела и писала. В новом–старом жанре, который назвала новыми русскими сказками.

Сегодня, с утра и до обеда, она успела изваять целый кусок из задуманного триптиха про Ивана Пушкина. Называлось и выглядело всё это так:

«ИВАН–ПУШКИН–ЧЕЙ-ТО-СЫН, АНЮТА ПРЕКРАСНАЯ и КОТОПЁС ПАФНУТИЙ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

СЛИШКОМ СОВРЕМЕННАЯ СКАЗКА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОХИЩЕНИЕ АНЮТЫ

В одной далёкой–далёкой стране, такой далёкой, что, пожалуй, уже и близкой, жил–поживал добрый молодец Иван — Чей-То — Сын. То есть это он сначала был добрым, с самого начала, а наша сказка начинается с середины.

Дело в том, что в той далёкой стране в один момент, ночью, как раз к середине, всё переменилось. И оставаться добрым стало просто опасно. Ну, и не модно, конечно. Вот и прикупил себе Иван — Чей-То — Сын огромный пистолет. Такой огромный, что прозвали Ивана Пушкой или Пушкиным, что, в общем–то, одно и то же, если разобраться.

К чести Ивана надо сказать, что пушку свою он без надобности не применял, хотя стрелял хорошо. В основном по консервным банкам. Это он так в супермаркетах тренировался: наставит пушку на полку с консервами и ну палить! Особенно приятно было расстреливать пивные ряды. Нравилось ему, как пиво всхлипывает и пеной плюётся. Здесь уж, с пивом–то, удержу Ивану Пушкину не было. Пока всё не расстреляет, ни за что не уйдёт, даже если футбол по телевизору. Убытки в магазинах были — обхохочешься.

Хозяева супермаркетов даже специальное устройство завели — охранное. Смешное такое существо на тонких ножках, с тонкими цепкими ручками и одним глазом в алюминиевом лбу. Как завидит Ивана одноглазый, так сразу — блям! И на стеклянной двери магазина объявление «Закрыто. Ушли на базу». Но он к тому времени уже и так стрелял лучше всех в той далёкой стране.

Долго ли коротко, лучше всё же коротко, ведь время — деньги, притом зелёные, но решил Иван — Пушкин-Чей — То-Сын жениться. Парень он был богатый (три сундука монет и счёт в швейцарской банке из–под кофе растворимого), сам из себя видный. Глаза — косые, нос — сизой утицей, волосы — кучерявые, проволочные. Кулаки как гири, уши врастопырку, ну, и пушка, конечно. Не парень, короче, — мечта. Да, чуть не забыли, и животное домашнее имелось — котопёс Пафнутий Четырнадцатый. Хвост и повадки — кошачья, а морда и пасть — собачья. Четырнадцатый сынок внука Шарикова Полиграф Полиграфыча и праправнучки Мурров, дворянского рода, между прочим. Наглый был Пафнутий и разговорчивый слишком. Но преданный, за хозяина кому хочешь горло перегрызёт. Только никто почему–то не хочет горло своё подставлять.

Невесту себе Иван Пушкин выбрал как все — по Интернету. Компьютер, правда, в тот день пьяный был в дымину, и сначала Ивану всякую муру подсовывал. То оружие предлагал скорострельное — трубки гороховые, импортные, то и вообще на порносайт затянул. Ивана–то ладно, он духом крепок, а вот Пафнутий… Иван только через три дня оттуда котопса вытащил — всего всклокоченного и з–з–з-заикающегося. И когти почему–то стёсаны у него были прямо под корень.

Анюту Прекрасную Иван приметил сразу, как только компьютера–дурака подлечил парой хуков снизу, левой. Анюта!!! Одна она такая была среди красавиц страны. Груди — арбузы спелые, глаза — вишни без косточек. Щёки — ну чисто антоновские яблоки, а губы — сливы лиловые, и сразу видно — свои, не силиконовые. Иван мейл в момент кинул: мол, люблю, женюсь и тэдэ, сама понимаешь. И фотки выслал — свою и пушки. Он бы для Анюты и Пафнутия сосканировал, но тот в ответственный момент в каком–то виртуальном борделе за них двоих отдувался.

Анюта откликнулась быстро — даже в спешке ошибок грамматических насажала. «Жду тибя, как салавей агня. В пятницу в дупле бальшова дуба ровно в шесть вечира. Твая Анюта Прикрасная», — так прямо на монитор и выдала. Компьютер аж закряхтел от зависти.

Но Ивану грамматика Анютина была по барабану, он уже любил, словно в первый раз. Как тогда, когда в крапиве подсматривал за лилипуткой–стриптизёршей, соблазнявшей учителя физики. Он–то, Иван, по малолетству с любовью справился, скрутил её в бараний рог, а рог зарыл в саду, под развесистым кустом чёрной смородины, а вот физик умом тронулся, стал вместо физики химию преподавать, да не простую, а органическую. А смородиновый куст на следующий год стал плодоносить красными, как кровь, ягодами, и такими кислыми, что скосоротиться можно было в момент.

В пятницу, с самого утра Иван Пушкин помылся в баньке горяченькой и Пафнутия помыл. Хотя тот и жаловался на ломоту в костях и нестерпимую боль в левой задней лапе.

— Меньше будешь по девкам шляться, — заявил котопсу Иван и вылил на него полфлакона одеколона «Зашибись!».

На свидание он явился почти вовремя, всего на полчаса опоздал. А всё из–за роз, будь они прокляты. Кололись и пищали, как малолетки в милиции: «Отпусти нас, дяденька, невиноватые мы». Как же не виноватые — именно из–за букета Иван и увидел в дупле вместо Анюты скомканную бумажку с телефонным номером. И — пыль столбом от промчавшегося джипа. Украли невесту, спёрли среди бела дня! Он узнал джип — супостата машина, Коляна Бессмертного. Скачал, сволочь, информацию и воспользовался!

Иван вытащил пушку. Нет, ещё не время. Пафнутий, кряхтя, протянул мобильник. Набрал Иван номер — плачущая Анюта возникла на экранчике. Хороший экранчик, тринадцать квадратных сантиметров. Анюта губами, без звука прошептала:

— Спаси меня, Иванушка!

И исчезло лицо любимое, а вместо него, сливогубого, другая картинка возникла, движущаяся. Умница Анюта! Приставила телефончик к стеклу джипа, и сразу понял Пушкин Иван, куда везёт Бессмертный Анюту. В свой замок на Хреновой горе, куда ж ещё! Этот замок Иван хорошо знал — Колян его по всем СМЯМ вовсю рекламировал.

Долго думал Иван — целый час. И понял, что нужна ему тачка. Притом такая, чтобы ни один джип за нею угнаться не смог… Пафнутий, даром что Четырнадцатый, сразу его план понял и одобрил. Ему тоже надоело на своих четырёх таскаться. Что они с хозяином, хужее других, что ли? К тому же задняя левая после борделя побаливала. Болела, блин!»