... Нога спотыкается, утрачен контроль, -
тогда о них заботится Божественное.
Приходит время, когда внутри появляется осознанность - любовь означает осознанность, - когда твой внутренний светильник зажжен, тогда внезапно, куда бы ты ни поставил ногу, ты делаешь все правильно. Теперь ты можешь танцевать, ни о чем не беспокоясь. Теперь тебе не нужно быть осторожным, потому что теперь предельное заботится о тебе.
Человек, находящийся в позволении, человек, который перестал пытаться контролировать себя, обладает поддержкой существования - потому что это "я могу позаботиться о себе" тоже эго, чувство "я". Когда человек говорит: "Я буду жить, как ты выберешь, я буду ходить, как ты выберешь. Если ты хочешь, чтобы я упал, я упаду - и буду благодарен даже за это. Если ты поднимешь меня, я встану. У меня не осталось никакого выбора", существование заботится.
... Нога спотыкается, утрачен контроль, -
тогда о них заботится Божественное.
Ум блажен,
тело пьяно восторгом.
Никто не с Сахаджо,
Сахаджо ни с кем.
Ум блажен. Прямо сейчас в твоем уме - только мысли и совершенно никакого блаженства. Когда мысли исчезли, тогда нисходит блаженство; блаженство - это отсутствие мыслей. Ум умирает в любви; любовь - это смерть ума. Ты полностью исчезаешь, от тебя не остается и следа - кто ты, чего хочешь добиться - вся тождественность стерта.
Ум блажен... Теперь в уме нет мыслей, есть только радость и блаженство. Пойми эту разницу. Мы не говорим о том, что ты называешь удовольствием: и удовольствие, и боль - это части ума. Блаженство - это когда в уме нет ни боли, ни удовольствия - когда ни удовольствия, ни боли не стало, когда в тебе не осталось идеи ни о хорошем, ни о плохом.
Ум блажен, тело пьяно восторгом... И посмотри, теперь блаженство наполняет все твое внутреннее небо, и даже тело блаженно. Каждая часть твоего тела пьяна. Внутри тебя есть осознанность, и каждая часть тела пьяна этим вином осознанности.
Есть вино бессознательности и вино сознательности. В бессознательности человек тоже спотыкается, но в его движениях нет танца. В осознанности человек спотыкается, но тогда в этом есть танец предельного.
Нога спотыкается, утрачен контроль, -
тогда о них заботится Божественное.
Ум блажен,
тело пьяно восторгом.
Никто не с Сахаджо,
Сахаджо ни с кем.
Теперь случилось предельное одиночество: никто не с ней, она ни с кем. Быть вместе - это тоже конфликт, двойственность. Преданный не думает о том, что Божественное у него внутри; тогда есть только Божественное. Преданный не думает: "Я с Богом". Преданный думает: "Меня нет, есть только Бог".
Никто не с Сахаджо, Сахаджо ни с кем. "Теперь никто не со мной и я ни с кем. Осталось только единство". Видящий и видимое, наблюдатель и наблюдаемое - и то, и другое исчезло. Остается лишь одно; случилось видение, даршан. Влюбленный и возлюбленный исчезли, и осталась лишь любовь. Берега реки исчезли, и сама река потерялась в океане.
Я повторю эти последние сутры снова. Пусть они отразятся в каждой вашей клетке, пусть они станут самим биением ваших сердец... С этой надеждой я повторю...
У тех, кто сошел с ума в любви,
вся жизнь преображена.
Сахаджо говорит: они не видят,
кто нищий, а кто король.
Для тех, кто сошел с ума в любви,
исчезают каста и цвет кожи.
Сахаджо говорит: весь мир зовет их безумцами,
и все, кто был рядом, бегут,
О тех, кто сошел с ума в любви, -
Сахаджо говорит: тело трепещет,
нога спотыкается, утрачен контроль, -
тогда о них заботится Божественное.
Ум блажен,
тело пьяно восторгом.
Никто не с Сахаджо,
Сахаджо ни с кем.
На сегодня хватит.
4. Поднимаясь в любви
Первый вопрос:
Почему кажется, что есть некоторое сходство между сладостью и гармонией языка Сахаджо и твоего языка?
Потому что мы пьем воду из одного и того же колодца...
Слова приходят либо из внутреннего опыта, либо из ума, набитого заимствованными сведениями. Всегда есть сходство в языке богословов*; всегда есть сходство в языке видящих. Языки богословов сходны логикой, выражениями, склонностью к усложнению простого.
* Scholar - ученый "книжный червь", начитанный человек, педантичный эрудит и - "школяр"; слово "богослов" далеко от точного перевода, но в данном случае передает большинство оттенков. - Прим. пер.
Есть сходство и в языке видящих - и это глубина, из которой приходят слова. Сходство это не продиктовано священными писаниями; оно выражается в пустоте, во вкусе: в нем есть сладость. Не логика лежит в основе их утверждений, но любовь. Они не говорят просто ради красного словца, они говорят из сострадания. Им есть чем поделиться. Это нечто большее, чем просто что-то сказать - они делятся. Будь на то его воля, видящий сохранит молчание; богослов, если это от него зависит, никогда не промолчит.
Поэтому слова двух видящих сходны своим молчанием, своей пустотой. Слушая внимательно, ты услышишь одно и то же молчание, возникающее в обоих голосах. Слушая невнимательно, ты упустишь и не заметишь сходства. Если ты слушаешь с тотальным вниманием, если ты слушаешь из пустоты, тогда ты услышишь не только сказанное, но и сердцебиение того, кто это сказал.
Богословы всегда говорят сложным языком. Язык богослова не может быть простым, потому что он должен прикрыть свою бедность и неполноценность сложностью языка. Он что-то говорит, ничего не зная. Если бы богослов пользовался простым языком, было бы очевидно, что в его словах ничего нет. Если язык прост, слова понятны, и в них нет глубины. Поэтому то, что он говорит, должно быть по видимости сложным, чтобы ты никогда не смог проникнуть в глубину сказанного. И чем менее ты способен заглянуть под поверхность, тем больше думаешь, что в том, что он говорит, должна быть скрыта какая-то великая тайна.
Язык богослова обязательно сложен, потому что в нем есть только слова, ничего больше. Язык богослова подобен безобразной женщине, которая надевает украшения, дорогую одежду и красит лицо, чтобы скрыть свое уродство. Язык видящего похож на красивую женщину, которая просто стоит без всяких прикрас.
Точно как деревья стоят обнаженные, как обнажены луна и звезды, таков и обнаженный язык видящего. Он лишен всяких прикрытий, потому что прикрытия только сделают его уродливым. Никакое прикрытие не сделает слова видящего более красивыми; они уже красивы по своей природе. Не нужно никаких других украшений; их красота самоочевидна. Уродству не по себе: оно скрывается, прячется, подавляет. Оно показывает то, чего в нем нет, и скрывает то, что есть.
В том, как богословы используют слова, есть сходство - в самой их сложности. И если они производят на тебя впечатление, единственная причина в том, что у тебя нет проницательных глаз. Если бы твои глаза были проницательны, уродство, скрытое за красивым прикрытием, было бы очевидным. Именно поэтому богословы никогда не оставляют вечного впечатления.
