— Ты знаешь, где я был, Мама. Не притворяйся.

— Все в порядке?

— Конечно. — Он набрал побольше воздуха в легкие. — Мама, я хочу попросить тебя неделю-две спать в другом месте.

— Что такое?

— Я сказал, что вынужден просить тебя не спать в этой комнате несколько недель.

— Ты в своем уме? Это моя комната.

— Я знаю. И не прошу тебя уйти отсюда навсегда. Только ненадолго.

— Но я не понимаю, для чего…

— Пожалуйста, Мама, выслушай внимательно и попробуй понять. Сегодня к нам сюда приходил человек.

— Может быть, не стоит говорить об этом?

— Я должен. Потому что рано или поздно кто-нибудь появится и начнет выяснять насчет него. А я скажу, что он приехал, сразу же убрался отсюда и все.

— Ну конечно, ты это скажешь, сыночек. И мы сможем наконец забыть обо всем.

— Возможно. Надеюсь, так оно и будет. Но я не могу рисковать. Может быть, они захотят обыскать дом.

— Пусть. Его ведь здесь не будет.

— И тебя тоже не будет. — Он нервно втянул в себя воздух и быстро заговорил: — Я серьезно. Мама. Это нужно для твоей же безопасности. Я не могу позволить кому-нибудь увидеть тебя, как сегодня увидел этот детектив. Не хочу, чтобы кто-нибудь начал задавать тебе разные вопросы, — и ты знаешь не хуже меня почему. Этого нельзя допустить. Значит, для нашей общей безопасности надо сделать так, чтобы тебя просто не было здесь.

— Что же ты собираешься сделать, спрятать меня в трясине?

— Мама…

Она начала смеяться. Это больше походило на омерзительное кудахтанье, и он знал, что теперь, раз она начала, уже не остановится. Единственный способ заставить ее прекратить это — попробовать перекричать. Еще неделю назад Норман ни за что бы не осмелился. Но то время прошло, сегодня он был другим, — и все вокруг изменилось. Все изменилось, и он мог смотреть правде в глаза. Мама была не просто нездорова. Она была психопаткой, опасной психопаткой. Он должен держать ее в узде, и он сделает это.

— Заткнись, — громко произнес он, и кудахтанье смолкло. — Прости меня, — мягко продолжил Норман. — Но ты должна меня выслушать. Я все продумал. Я отведу тебя в подвал, в кладовую для фруктов.

— Кладовую? Но не могу же я…

— Можешь. И сделаешь это. У тебя нет выбора. Я позабочусь о тебе, там есть свет, я принесу раскладушку, и…

— Не будет этого!

— Я не прошу тебя, Мама. Я объясняю, как ты должна поступить. Ты останешься там до тех пор, пока я не сочту, что опасность прошла и ты можешь снова жить здесь. И я повешу наше старое индийское покрывало на стену, так что оно закроет дверь. Никто ничего не заметит, даже если они не поленятся спуститься в подвал. Только так мы оба можем быть уверены, что с тобой ничего не случится.

— Норман, я отказываюсь даже говорить об этом! Я с места не сдвинусь!

— Тогда придется тебя отнести на руках.

— Норман ты НЕ ПОСМЕЕШЬ…

Но он посмел. В конце концов, именно это он и сделал. Поднял Маму прямо с кровати и понес ее; она была легкой как перышко по сравнению с мистером Арбогастом и пахло от нее духами, а не застарелой сигаретной вонью, как от него. Она была слишком ошеломлена его поведением, чтобы сопротивляться, только немного повсхлипывала, и все. Норман сам был ошарашен тем, насколько легко это оказалось, стоило ему только решиться. Господи, Мама просто больная пожилая леди, хрупкое, невесомое создание! И нечего ее бояться, сейчас МАМА боялась его. Да, в самом деле. Потому что ни разу за все это время не назвала «мальчиком».

— Сейчас налажу раскладушку, — сказал он ей. — И ночной горшок тоже надо…

— Норман, неужели нельзя не говорить с матерью на такие темы? — На мгновение ее глаза вспыхнули прежним блеском, потом она увяла.

Он суетился вокруг нее, бегал за бельем, поправлял шторы на маленьком окошке, чтобы обеспечить приток воздуха. Она снова принялась всхлипывать, нет, скорее, бормотать вполголоса:

— Точь-в-точь тюремная камера, вот что это такое, ты хочешь посадить меня в тюрьму. Ты больше не любишь меня, Норман, иначе бы ты так со мной не обращался.

— Если бы я не любил тебя, то знаешь, где бы ты была сегодня? — Он не хотел говорить это ей, но иначе не мог. — В госпитале штата для душевнобольных преступников. Вот где бы ты была.

Он выключил свет, не зная, услышала ли она эти слова, дошел ли до нее смысл сказанного.

Теперь ясно, что она все поняла. Потому что, когда он уже закрывал за собой дверь, раздался ее голос. Он был обманчиво мягким в наступившей темноте, но почему-то слова резанули Нормана, резанули по самому сердцу, словно острое лезвие, что тогда резануло по горлу мистера Арбогаста.

— Да, Норман, очевидно, ты прав. Наверное, там я и буду. Но я буду там не одна.

Норман захлопнул дверь, запер ее и отвернулся. Он не мог сказать точно, но, кажется, торопясь вверх по ступенькам, все еще слышал, как Мама тихонько хихикает в темноте подвала.

Сэм и Лила сидели в задней комнатке магазина и ждали, когда появится Арбогаст. Но с улицы долетал лишь обычный шум субботнего вечера.

— В городке вроде этого сразу можно определить, что сегодня субботний вечер, — заметил Сэм, — по звукам, доносящимся с улицы. Взять, к примеру, шум машин. Сегодня их больше, и двигаются они быстрее, чем обычно. Потому что в субботний вечер за руль садятся подростки. А все это дребезжание, скрип тормозов? Останавливаются десятки машин. Фермеры всей округи с семьями, в своих древних развалюхах приезжают в город повеселиться. Работники наперегонки спешат занять место в ближайшем баре. Слышишь, как шагают люди? И это звучит сегодня как-то особенно, по-субботнему. А топот бегущих ног? Дети резвятся на улице. В субботу вечером можно играть допоздна. Не надо думать о домашних заданиях. — Он пожал плечами. — Конечно, в Форт-Ворсе гораздо больше шума в любой вечер недели.

— Да, наверное, — сказала Лила. — Сэм, где же он? Сейчас уже почти девять.

— Ты, должно быть, проголодалась.

— Да нет, при чем тут это. Почему его все нет и нет?

— Может быть, задержался, нашел что-нибудь важное.

— По крайней мере, мог бы позвонить. Ведь знает же, как мы здесь волнуемся.

— Ну подожди еще немного…

— Я больше не могу! — Лила встала, оттолкнув стул. Она принялась ходить взад и вперед по узкому пространству маленькой комнатки. — Мне с самого начала не надо было соглашаться. Надо было пойти прямо в полицию. Целую неделю только и слышно — подожди, подожди, подожди! Сначала этот мистер Ловери, потом Арбогаст, а теперь еще ты. Потому что вы думаете о деньгах, а не о моей сестре. Никого не волнует ее судьба, никого, кроме меня!

— Неправда, ты же знаешь мои к ней чувства.

— Тогда как ты можешь это терпеть? Сделай что-нибудь! Что же ты за мужчина, если в такое время сидишь и пристаешь со своей деревенской философией?

Она схватила сумочку и бросилась из комнаты, едва не задев его.

— Куда ты? — спросил Сэм.

— К вашему шерифу.

— Да ведь проще будет позвонить ему. Нам надо быть на месте, когда приедет Арбогаст.

— Если он вообще приедет. Если он что-то нашел, может вообще здесь больше не появиться. Ему-то зачем это надо? — В голосе Лилы проскальзывали истерические нотки.

Сэм взял ее под руку.

— Сядь, — сказал он. — Я сейчас позвоню шерифу.

Она не сдвинулась с места, когда он вышел из комнаты в магазин. Сэм подошел к задним полкам, туда, где стоял кассовый автомат, и поднял трубку телефона.

— Девушка, пожалуйста, один-шесть-два. Алло, это офис шерифа? Говорит Сэм Лумис, из магазина скобяных товаров. Я хотел бы поговорить с шерифом Чамберсом… Где, где? Нет, ничего не слышал насчет этого. Где вы говорите — Фултон? Как думаете, когда он вернется? Понятно. Да нет, ничего у нас не случилось. Слушайте, если он вдруг вернется до полуночи, скажите, чтобы позвонил мне сюда, в магазин? Буду тут всю ночь. Да. Спасибо вам большое.

Сэм повесил трубку и вернулся к себе.