В сборнике «Рыкающий Парнас» была напечатана поэма Хлебникова «Дети Выдры». Занимает она 34 страницы и состоит из 6 глав (парусов). Написана частью прозой, частью стихами.
Первые главы — сцены из первобытной жизни, так любимой Хлебниковым.
Привожу отрывок из «Детей Выдры».
Парус 5-й.
— А каждый Вальтер — Скоттом! — моментально ответил Хлебников.
Примерно, в начале 1922 г. я, в присутствии Маяковского и Хлебникова, рассказывал:
— У 10. Саблина два ордена Красного Знамени. «Таких во всей России, — говорил мне Саблин, — 20 человек» (числа точно не помню).
— А вот таких, как я, на всю Россию только один имеется, — и то я молчу! — шутя заметил Маяковский.
— А таких, как я, и одного не сыщешь, — быстро ответил Хлебников.
«Игра в аду» писалась так: у меня уже было сделано строк 40–50, которыми заинтересовался Хлебников и стал приписывать к ним, преимущественно в середину, новые строфы. Потом мы вместе просмотрели и сделали несколько заключительных поправок. 1-ое издание вышло летом 1912 г., литографированное с многочисленными рисунками (16) Н. Гончаровой. О поэме нашей вскорости появилась большая статья С. Городецкого в «Речи». Привожу выдержки из нее:
От себя еще добавлю: «Игра в аду» поэма не мистическая, а насмешливая.
Привожу текст II изд. и варианты, выправив опечатки.
Свою любовницу лаская
В объятьях лживых и крутых,
В тревоге страсти изнывая,
Что выжигает краски их,
Не отвлекаясь и враждуя,
Давая ходам новый миг,
И всеми чарами колдуя,
И подавляя стоном крик —
То жалом длинным, как орехом
По доскам затрещав,
Иль бросив вдруг среди потехи
На станы медный сплав, —
Разятся черные средь плена
И злата круглых зал,
И здесь вокруг трещат полена,
Чей души пламень сжал.
Людские воли и права
Топили высокие печи —
Такие нравы и дрова
В стране усопших встречи!
Из слез, что когда-либо лились,
Утесы стоят и столбы,
И своды надменные взвились —
Законы подземной гурьбы.
Покой и мрачен и громоздок,
Деревья — сероводород.
Здесь алчны лица, спертый воздух —
Тех властелинов весел сброд.
Здесь жадность, обнажив копыта,
Застыла как скала.
Другие с брюхом следопыта
Приникли у стола.
Сражаться вечно в гневе, в яри,
Жизнь вздернуть за власа,
Иль вырвать стон лукавой хари
Под визг верховный колеса.
Ты не один — с тобою случай,
Призвавший жить — возьми отказ!
Иль черным ждать благополучья,
Сгорать для кротких глаз?
Они иной удел избрали —
Удел восстаний и громов;
Удел расколотой скрижали,
Полета в область странных снов.
Они отщепенцы, но строги,
Их не обманет верный стан,
И мир любви, и мир убогий
Легко вместился в их карман.
Один широк был, как котел,
По нем текло ручьями сало.
Другой же хил, и вера сёл
В чертей не раз его спасала.
В очках сидели здесь косые,
Хвостом под мышкой щекоча.
Хромые, лысые, рябые,
Кто без бровей, кто без плеча.
Рогатое, двуногое
Вращает зрачки,
И рыло с тревогою
Щиплет пучки.
Здесь стук и грохот кулака
По доскам шаткого стола
И быстрый говор: «Какова?
Его семерка туз взяла!»
Перебивают как умело,
Как загоняют далеко,
Играет здесь лишь только смелый,
Глядеть и жутко и легко.
Вот один совсем зарвался —
Отчаянье пусть снимет гнет! —
Удар: смотри, он отыгрался,
Противник охает, клянет.
О, как соседа мерзка харя,
Чему он рад, чему?
Или он думает, ударя,
Что мир покорствует ему?
И рыбы катятся и змеи,
Скользя по белым шеям их,
Под взглядом песни чародея
Вдруг шепчут заклинанья стих.
«Моя!» — черней, воскликнул, сажи,
Четой углей блестят зрачки —
В чертог восторга и продажи
Ведут съедобные очки.
Сластолюбивый грешниц сейм,
Виясь, как ночью мотыльки,
Чертит ряд жарких клейм
По скату бесовской руки.
Ведьмина пестрая, как жаба,
Сидит на жареных ногах,
У рта приятная ухаба
Смешала с злостью детский «Ах!»
И проигравшийся тут жадно
Сосет разбитый палец свой,
Творец систем, где всё так ладно,
Он клянчит золотой!..
А вот усмешки, визги, давка.
— Что? Что? Зачем сей крик? —
Жена стоит, как банка ставка,
Ее держал хвостач старик.
Пыхтит, рукой и носом тянет,
Сердит, но только лезут слюни.
Того, кто только сладко взглянет,
Сердито тотчас рогом клюнет.
Она, красавица исподней,
Склонясь, дыхание сдержала.
И дышит грудь ее свободней
Вблизи веселого кружала.
И взвился вверх веселый туз,
И пала с шелестом пятерка,
И крутит свой мышиный ус
Игрок суровый, смотрит зорко.
И в муках корчившийся шулер
Спросил у черта: «Плохо, брат?»
Затрепетал… «Меня бы не надули!»
Толкнул соседа: «Виноват!»
Старик уверен был в себе,
Тая в лице усмешку лисью,
И не поверил он судьбе —
Глядит коварно, зло и рысью.
С алчбой во взоре, просьбой денег,
Сквозь гомон, гам и свист,
Свой опустя стыдливо веник
Стояла ведьма, липнул лист.
Она на платье наступила,
Прибавив щедрые прорехи,
На все взирала горделиво,
Волос торчали стрехи.
А между тем варились в меди,
Дрожали, выли и ныряли
Ее несчастные соседи —
Здесь судьи строго люд карали.
И влагой той, в которой мыла
Она морщинистую плоть,
Они, бежа от меди пыла.
Искали муку побороть.
И черти ставят единицы
Уставшим мучиться рабам,
И птиц веселые станицы
Глаза клюют, припав к губам.
И мрачный бес с венцом кудрей
Колышет вожжей, гонит коней.
Колеса крутят сноп мечей
По грешной плоти — род погони.
Новину обмороков пахал
Сохою вонзенною пахарь.
Рукою тяжелой столбняк замахал —
Искусен в мучениях знахарь…
Здесь дружбы нет: связует драка,
Законом песни служат визги
И к потолку — гнездовьям мрака —
Взлетают огненные брызги.
Со скрежетом водят пилу
И пилят тела вчетвером.
Но бес, лежащий на полу,
Всё ж кудри чешет гребешком.
Смотрелася в зеркале
С усмешкою прыткою,
Ее же коверкали
Медленной пыткою.
У головешки из искор цветок —
То сонный усопший по озеру плыл.
Зеленой меди кипяток
От слез погаснул, не остыл.
Тут председатель вдохновенно
Прием обмана изъяснял.
Все знали ложь, но потаенно
Урвать победу всяк мечтал.
С давнишней раной меч целует,
Приемля жадности удар.
О боли каждый уж тоскует
И случай ищется, как дар.
Здесь клятвы знают лишь на злате,
Прибитый долго здесь пищал.
Одежды странны: на заплате
Надежды луч не трепетал.
Под пенье любится легко,
Приходят нравы дикарей.
И нож вонзился глубоко
И режет всех без козырей
