— Погодите! — возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. — Что вы несете?!

— Ну и уж из чисто спортивного интереса… — продолжал Хуан. — Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…

— Вы должны помогать мне! — закричал Войтленд. — К чему все это? Чего вы хотите добиться?

— Ты знаешь, что мы любим тебя, — сказала Лидия.

— Нам больно видеть твое заблуждение, — произнесла Линкс.

— Разве ты не собирался бежать? — спросил Марк.

— Перестаньте! Остановитесь!

— Исключительно из спортивного интереса…

Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.

— Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…

Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линкс, куб отца.

На корабле воцарилась тишина.

Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.

Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Раздался шорох, потрескивание, затем настороженный голос произнес:

— Четыре девять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?

— Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.

— Сообщите ваш код и…

— Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.

— Подождите.

Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.

— Вы слушаете? — раздался голос. — Мы вызвали его. Но говорите быстро. Ему некогда.

— Ну, кто это?

— Том. Том Войтленд. Хуан!

— Это в самом деле ты? — холодно, за тысячи парсеков, из другой вселенной. — Наслаждаешься путешествием, Том?

— Я должен был связаться с тобой. Узнать… узнать, как дела, что с нашими… Как Марк, Лидия, ты…

— Марка нет. Убит при попытке застрелить на параде Мак-Аллистера.

— Ох, ох.

— Лидия и Линкс в тюрьме. Большинство других мертвы. Нас не больше десятка, мы обложены. Разумеется, остался ты.

— Да.

— Сволочь, — тихо проговорил Хуан. — Подлая сволочь. Мы приняли на себя огонь, а ты забрался в корабль и улетел.

— Меня бы тоже убили, Хуан. За мной гнались. Я едва ушел.

— Ты должен был остаться.

— Нет. Нет. Ты говорил другое! Ты говорил, что я прав, что я послужу символом борьбы, воодушевляя…

— Я это говорил?!

— Да! — настаивал Войтленд. — Вернее, твой кубик.

— Убирайся к черту, — сказал Хуан. — Полоумный мерзавец.

— Твоя матрица. Мы обсуждали… ты объяснял…

— Ты сошел с ума, Том? Послушай, эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Тебе это неизвестно? Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой.

— Но я… ты…

— Приятного полета, Том.

— Я не мог остаться на верную смерть? Какая была бы от этого польза? Хуан, помоги мне! Что мне теперь делать?

— Меня совершенно не интересует, что ты будешь делать. Обратись за помощью к своим кубикам. Прощай, Том.

— Хуан…

Связь оборвалась.

Войтленд долго сидел не шевелясь, сжав кулаки. Эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. А если хочешь чувствовать себя злодеем? И это докажут. Они готовы на все, что тебе нужно. Они не люди — они кубики.

Он вставил в паз Гете.

— Поведай мне о мученичестве.

Гете сказал:

— В нем есть соблазнительные стороны. Можно погрязнуть в грехах, зачерстветь от бездушия, а потом в одной огненной вспышке жертвоприношения навеки прославить свое имя.

Он вставил в паз Хуана.

— Расскажи мне о моральном значении гибели при исполнении долга.

— Это может превратить заурядного политического деятеля в выдающуюся историческую личность, — сказал Хуан.

Он вставил в паз Марка.

— Каким бы ты хотел видеть своего отца: живым трусом или мертвым героем?

— Ты должен биться, папа.

Он вставил в паз Хемингуэя.

— Что бы ты сделал, если бы тебя назвали ублюдком?

— Я бы призадумался, прав ли этот человек. Если не прав, скормил бы его акулам. Если прав — что ж, пожалуй, акулы все равно получат свое…

Лидия. Линкс. Его отец. Александр, Аттила. Шекспир. Платон. Овидий. Все твердили про отвагу, искупление, самопожертвование, благородство.

Он взял кубик сына.

— Ты мертв. Марка больше нет. Это я — думающий его умом, говорящий его голосом. Ты всего лишь марионетка.

Войтленд открыл люк конвертера и швырнул туда кубик Марка. Затем кубик Лидии, Линкс. Отца. Александра, Аттилы, Шекспира. Платона. Овидия. Гете.

Он взял кубик Хуана и вложил его в паз.

— Скажи мне правду. Что случится, если я вернусь к Миру Бредли?

— Ты благополучно доберешься до подполья и возглавишь борьбу. Ты поможешь нам скинуть Мак-Аллистера. С тобой мы победим.

— Ерунда! — отрезал Войтленд. — Я скажу тебе, что будет на самом деле. Меня перехватят еще на орбите и отдадут под трибунал. А потом расстреляют. Верно? Верно? Ну скажи мне правду, хоть один раз! Скажи, что меня расстреляют!

— Ты ошибочно представляешь себе динамику ситуации, Том. Твое возвращение окажет такое действие…

Он вытащих кубик Хуана и бросил его в конвертер.

— Ау! — позвал Войтленд. — Есть тут кто-нибудь?

Корабль молчал.

— Мне будет недоставать вашего общества. Уже недостает. Да-да. Но я рад, что вас нет.

В рубке он ввел программу «Возвращение к пункту отправления». Его руки дрожали, но программа пошла. Приборы показали изменение курса. Корабль поворачивал. Корабль нес его домой.

В одиночестве.

Межпланетный челночный корабль «Бернадотт» вздрогнул, резко накренился и неотвратимо пошел навстречу холодным, уснувшим охристо-красным просторам Марса. Майкл Ахерн, инспектор Организации Объединенных Наций, впервые летел на красную планету. Он с волнением всматривался в обзорный кормовой иллюминатор, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь признаки жизни.

Тщетно. До купола, под которым располагалась колония, было еще далеко, и Ахерн различал лишь унылый, наводящий тоску песок. Он нервничал, как настоящий тайный агент, о мнимо секретной миссии которого известно там, куда он направляется. Ахерна неожиданно бросили на эту мерзкую работу, и он чувствовал, что ему предстоит нелегкое испытание.

У входа в пассажирский отсек послышалось движение, Ахерн обернулся и увидел командира маленького корабля Джури Вэлоинена — высокого лысоватого финна, который раздражал его своими вечными насмешками; Джури провел у пульта межпланетного корабля гораздо больше дней, чем любой другой пилот космических трасс.

— Осталось полтора часа лета плюс-минус пять минут, — сообщил Вэлоинен.

— Скоро вы увидите наш купол. Сядем рядом. Боюсь, что когда-нибудь мы опустимся прямо на него, и тогда денежки ООН вылетят в трубу.

Ахерн заставил себя улыбнуться, повернулся спиной к иллюминатору и подошел к командиру. Он был среднего роста, коренастый, рыжеволосый. Как инспектор ООН по особым поручениям повидал самые разные космические края, но так далеко, пожалуй, еще не забирался. Ахерн проделал путь в шестьдесят миллионов миль сквозь межзвездную бездну, чтобы все разузнать о марсианской колонии. Разузнать.

«Жалкий шпик», — с грустью подумал он о себе.

Потом взглянул на часы. Корабль шел точно по графику.

— Им ведь известно о моем прибытии, не так ли?

Финн кивнул и понимающе улыбнулся.

— Конечно, известно. Больше того, им известно, зачем вы едете. Не сомневаюсь, что они расстелют перед вами ковровую дорожку. Надо же произвести хорошее впечатление.

— Этого я и опасался, — сказал Ахерн. — Я предпочел бы незаметно для колонистов осмотреть поселение. Тогда мой отчет получился бы более правдивым.