31 июля полковник Кастерин обратился к барону с просьбой освободить его от должности начальника штаба дивизии. Унгерн отпустил его в полк, а вакантную должность предложил полковнику Парыгину. «Идите ко мне начальником штаба», — сказал барон — «Не думайте, что я бью всех начальников штаба. Вас я бить не буду». «Да я и не позволю», — возразил ему Парыгин. Характерным жестом барон вскинул голову и пристально посмотрел на полковника. «Вот вы какой? А я и не знал». Парыгин решительно отклонил лестное предложение, сославшись на недостаточное образование. На эту должность был назначен Генерального штаба полковник Островский, состоявший до того времени штаб-офицером для поручений при генерале Резухине.

Из урочища Тамчи барон Унгерн вышел утром 1 августа и направился на восток, к г. Новоселенгинску, отстоящему в 30–35 верстах от Гусиноозерского дацана. В семи верстах от города дивизия остановилась. Отсюда барон отправил в город генерала Резухина, с приказанием уничтожить все средства переправы на нашей стороне.

После ухода бригады (3-й и 4-й полки) барон отошел на север, в урочище Цаган-Джемган. Вечером того же дня полки возвратились из экспедиции, и дивизия выступила в дальнейший поход на север, по тракту Новоселенгинск — Верхнеудинск. Генерал Резухин доложил, что к моменту подхода его к городу красные батальоны почти полностью эвакуировались на правый берег Селенги. На возвышенностях перед городом его обстреляла с большой дистанции рота красноармейцев. Но рота эта, не приняв боя, поспешно перебралась на девееровский берег в заранее заготовленной барже. Горожане рассказывали, что беглецы из дацана навели накануне столь отчаянную панику, что командир полка счел за благо немедленно ретироваться на противоположный берег реки. Унгерновцы стояли в городе 3–4 часа. Жители довольно радушно угощали их (ведь мы расплачивались полноценной валютой!), но держали себя подчеркнуто осторожно. Чувствовалось, что они до ужаса боятся и нас, и последствий нашего визита.

Утром 2 августа дивизия прибыла в Загустай. Так именуется урочище на северном берегу озера. Барон объявил здесь дневку. Длительная стоянка в Загустае объясняется не столько потребностью в отдыхе для лошадей, как тем, что настал час ответственного решения: барону требовалось время, чтобы получить все необходимые сведения и хорошенько обдумать свои дальнейшие шаги. Вполне достаточно было 260–280 верст похода по Забайкалью, чтобы посеять в душе барона сомнение в сочувственном отношении казаков к его идее возобновления борьбы против коммунистов. До очевидности также сделалось ему понятно, что весенние восстания повсюду основательно подавлены. Немного, таким образом, осталось надежд на долю барона… Что же ему следовало делать? Может быть, осуществить логичный для партизана акт взрыва железнодорожного моста у деревни Татаурово, до которого теперь было свыше 100 верст?

Вероятно, барон и держал в мыслях это намерение вплоть до того времени, пока не получил точных сведений о походе к Верхнеудинску 2-й бригады Кубанской дивизии. Это был очень серьезный противник, обладавший одинаковыми свойствами подвижности и, может быть, превосходящий нас по силе, потому что две трети бароновской дивизии состояло из монголов, китайцев и прочего небоеспособного материала. Отдавая приказание о предстоящем наутро выступлении назад, по западному берегу озера, барон сделал попытку «сохранить лицо». Он довел до широкого сведения, что, конечно, он взорвал бы мост, если бы нашел это нужным. Но добровольно отказался от этого плана, так как полагал, что железная дорога потребуется для наступающих уже на Иркутск войск атамана Семенова.

3 августа мы повернули на юг, в Монголию. Барон не чувствовал уверенности в том, что сможет проскочить мимо Гусиноозерского дацана. Был момент, когда он направил уже голову колонны по дороге, выводящей из озера на Купеческий тракт Мысовая — д. Ново — Дмитриевка, через Хамбинский хребет, минуя дацан и опасное ущелье р. Темника. Дивизия кормила коней, пока головной отряд производил разведку дороги. По дивизии сразу же поползли слухи о том, что барон выходит на новое направление с целью взорвать тоннели на Кругобайкальской железной дороге. Но, конечно, предположения эти ни на чем не были основаны. Барон один раз уже отказался от этого плана, когда обстановка более ему благоприятствовала. Ясно, что и теперь он нисколько не интересовался тоннелями: он лишь просто нащупывал безопасные пути, ведущие в Урянхай. В 17 часов командир разведывательной сотни доложил о полной непригодности дороги через Хамбинский хребет для артиллерии и обоза, и барон тотчас же выслал 3-й полк на дацан. В 18 часов 3 августа дивизия тронулась с бивака, чтобы продолжать свое движение вокруг озера.

Какая-то конная часть противника без выстрела отходила впереди наших дозоров. На фоне темнеющего неба маячили фигуры красных кавалеристов. Дивизия шла с предельной быстротой, равняясь на гурт скота (воображаю, что за работа выпала в ту ночь на долю сосланных в команду Бурдуковского офицеров — погонщиков скота!..), потому что барон спешил проскочит мимо дацана и, вообще, поскорее оставить за собой участок пути, отделявший его от горловины пади реки Темника. У него были основания полагать, что к этой географической точке с трех сторон стягиваются красноармейские полки, чтобы захлопнуть ловушку, созданную самой природой.

О степени опасности нашего положения на походе мы судили по «позиции» барона: если он находился в головной части, это всегда означало, что ожидаются серьезные события. Тот вечер и всю ночь на 4 августа Унгерн ехал рядом с командиром разведывательной сотни, иными словами — вел дивизию по лично им самим обследованному пути. Вероятно, кое-где вдоль пройденной за ночь дороги прятались красные заставы или отдельные посты, потому что утром мы не досчитались десятков двух чинов дивизии, имевших неосторожность выехать из строя с целью достать молока или хлеба в домиках поселян. А может быть, красноармейцы здесь были не причем. Впоследствии мы убедились, что в некоторых районах жители по собственной инициативе предательски убивали наших одиночных «фуражиров», или же сдавали их красным властям.

С одной получасовой передышкой, в пахнувших свежестью прибрежных кустах загадочно шумящего Темника, переход длился с 18 часов 3 августа до 6 часов следующего дня. После непродолжительной стоянки, объяснявшейся необходимостью скрытно подойти к красной заставе, мы снова тронулись дальше вверх по Темнику. В ту ночь барон был озабочен вопросом о том, какими силами занята д. Ново-Дмитриевка. Он знал, что там стоит какая-то воинская часть, но до захвата заставы точной информации не имел.

Чем опаснее положение, тем, казалось, полнее дышал барон всей грудью, потому что чувствовал себя в родной стихии. В течение перехода от озера до деревни он был прост, приветлив и спокоен настоящей выдержкой храбреца. Чрезвычайно также характерно, что в искусстве разведки он обладал тончайшей интуицией и чутьем подлинного хищника. Так и в данном случае Унгерн издали почуял красную заставу (неподалеку от того места, где был бой с Иркутским батальоном) и очень точно, без выстрела снял ее. Захваченные в деревне врасплох две роты противника поспешно ретировались тогда в сторону станицы Боргойской, откуда, как мы узнали, уже спешила к Ново-Дмитриевке целая бригада советской пехоты.

Около 8 часов с тех невысоких безлесных сопок, которые поднимаются в версте на юг от деревни и, быстро понижаясь, скоро переходят в плоские холмы, загремели выстрелы 3-го полка по красноармейцам, подходившим густыми цепями. Барон прибыл в 3-й полк перед началом боя. Окинув взглядом свою позицию, сразу же вызвал наверх, на сопки и 2-й полк, считавшийся до того момента в резерве. Можно было с большой вероятностью предположить, что в первый момент боя силы противника равнялись шести батальонам.

Перед тем же, как отправиться к есаулу Очирову (командир 3-го полка), барон вызвал к себе командира 1-го полка, полковника Парыгина, и приказал немедленно вести полк по дороге на Покровское с тем, чтобы занять перевал через хребет Бурин-хан и перенести разведку за перевал. Примерно час спустя после начала боя красные ввели в дело до 9 батальонов. Судя по огню, они имели 8–9 орудий, из числа которых 3 орудия были конно-горного типа, калибра меньше трех дюймов. Во вторую же половину дня они усилились полком пехоты, подошедшим со своей артиллерией к месту боя со стороны станицы Селенгинская Дума.