Проблема защиты от провокации стояла перед РСДРП с момента возникновения. Значение ее для самого существования партии понимали все социал-демократы. Но кристаллизация течений внутри социал-демократии выявила разные подходы к ее решению.

«Расправа с уже уличенными провокаторами совершенно, конечно, не разрешает вопроса или, вернее, разрешает в очень — незначительной степени, как оградить партийные организации от проникновения в них провокаторов. На самом деле, как помешать провокатору вступить в организацию?» — писала И.Арманд. Между тем Ленин продолжал с большой категоричностью повторять тем, кто жаловался на засилье провокаторов, свою излюбленную мысль: «Нужно строить организацию так, чтобы в нее не мог попасть провокатор»[186]. Ленина прежде всего и имела в виду И.Арманд, когда ссылалась на «многих», которые «утверждают, что следует лучше законспирироваться, что после 905 года организации в этом смысле очень распустились». Эта, по ее словам, «очень старая песня» уже не удовлетворяла. Опыт показал, что сами по себе меры организационного порядка не помогают. И.Арманд, трезво взглянувшая на вещи, сделала небольшой шаг вперед: «…Партия, — заметила она, — бессильна уничтожить провокаторство в ее рядах, раз оно становится провокаторством еп masse, потому что причины этого явления вне ее»[187].

Лидеры «ликвидаторов» предлагали свой рецепт — разрыв с подпольем. Но заманчивая идея открытой рабочей партии при третьеиюньском политическом режиме не выдерживала столкновения с действительностью. Политика царизма в отношении легальных рабочих организаций оставалась преимущественно репрессивной, провокаторы проникали и в эти организации. Чтобы осуществить свои начинания, сторонники легализма сами вынуждены были действовать нелегально. Пример с несостоявшимся меньшевистским съездом профсоюзных работников в 1911 г. в этом смысле показателен.

В 1914 г. находившаяся в ссылке большевичка М. И. Бурко спрашивала петербургских товарищей, насколько изменилась практическая работа «ликвидаторов»: «… Я, конечно, говорю не о сущности их проповеди, а о форме, ведь они от кружковщины открещиваются, так меня интересует, как они устраиваются…»[188] Мы не знаем, какой ответ получила Бурко, но по существу именно на ее вопрос отвечал ликвидатор Я.Герке, когда раздраженно сообщал своему единомышленнику К.А.Гвоздеву, что для петербургских «ликвидаторов» характерен «атавизм подпольных настроений». «… Борьба за открытое движение ушла из поля зрения наших. На первый план выступило подполье со всеми его конспирациями и навыками и… провокатурой, косящей налево и направо… Открытая работа — ее фактически сейчас совсем нет»[189].

У большевиков не оказалось чудодейственного противоядия от провокации. Не было у них и своей «контрразведки»; наивное мнение, будто они сумели проникнуть «в высшие звенья государственного аппарата или в близкие к правительственным инстанциям круги»[190], ни на чем не основано. Выход они видели в том, что с неизбежным новым революционным подъемом большевики восстановят дееспособность партии, а значит и ее способность защититься от провокации.

В зимнюю Прагу социал-демократы России съезжались долго, по одному, по два, чтобы не привлечь к себе внимания. Держались по привычке осторожно, не догадываясь, что жители Праги без большого труда узнают русских по характерному признаку — галошам. Не вполне понимали они и зачем их призвали за границу, какая им предназначается роль.

С 1911 г. Ленин добивался полного разрыва с меньшевиками и превращения большевистской фракции в составе РСДРП в самостоятельную и однородную партию. С этой целью в январе 1912 г. в Праге была созвана вместо предполагавшейся общепартийной конференции конференция фракционная. Современники называли ее ленинской: почти все делегаты не представляли никаких иных оттенков мнений в РСДРП и даже в большевизме. Отказались приехать депутаты III Государственной думы — и большевики и меньшевики. Отсутствовали представители входивших в РСДРП национальных партий. У Ленина не нашлось здесь серьезных оппонентов. Иметь их и не входило в его расчеты, так как возможность компромиссов отвергалась заранее. Виднейшие большевики — «примиренцы» (Гольденберг, Дубровинский, Ногин, Рыков) были к этому времени арестованы. Когда семь делегатов почувствовали уже по приезде в Прагу ущербность состава конференции и снова направили приглашения в десять адресов, Ленин осудил их инициативу и пригрозил покинуть конференцию, чем и заставил их смириться[191].

Делегатов встречали сначала на промежуточной явке — в Лейпциге или в Париже. Некоторых делегатов полиция перехватила еще до того, как они достигли границы. Среди прибывших на конференцию были только два меньшевика-партийца — между тем они преобладали в ряде городов, ни одного впередовца, о которых и на конференции говорили, что они ведут «антиликвидаторскую» работу. Но Ленин убедил делегатов в том, что и это весьма малопредставительное собрание может вывести, наконец, партию из тупика. «Заурядное совещание сравнительно молодых большевистских практиков» (по определению Г.Е.Зиновьева[192]) было объявлено всероссийской и общепартийной конференцией, а ее резолюции — обязательными для всех социал-демократов.

Обосновывая после конференции необходимость раскола, Ленин заявил, что фактически уже существуют две партии. Этот тезис вызвал бурю негодования, причем не только среди так называемых ликвидаторов. Противники конференции сравнивали политику Ленина с цезаризмом (Д.З.Мануильский), называли его новым злейшим врагом партии (X.Рапопорт), обвиняли в экспроприации имени партии (М.Либер) и т. д. Как сообщал из Парижа агент охранки Бряндинский, Ленин, слушая их выступления, хохотал[193]. Критика, которую он, конечно, предвидел, казалась ему несопоставимой с выгодами от конференции. Ведь конференция потребовала от членов партии разъяснять, что без нового подъема революционного движения невозможно никакое улучшение положения рабочих, и, следовательно, всякий, кто хочет такого улучшения, должен бороться за новую революцию.

Меньше, чем через три месяца после того, как делегаты Пражской конференции покинули Народный дом чешских социал-демократов, этот прогноз как будто бы нашел подтверждение в стачках протеста против расстрела рабочих на Ленских золотых приисках. Расстрел, как считал Ленин, обнаружил неисправимость царского режима. Если в 1911 г. в политических стачках участвовало 8 тысяч рабочих, то только в апреле 1912 г. — не менее 300 тысяч[194].

Но и руководители департамента полиции имели основание полагать, что продвинулись вперед в борьбе с революционной опасностью, так как сумели провести на ленинскую конференцию двух своих агентов. Один из них — сверх всяких ожиданий — стал членом избранного на конференции ЦК РСДРП. Это и был Малиновский.

Ставку делали, впрочем, сразу на нескольких, и в том, что одним из делегатов оказался Малиновский, едва ли не главную роль сыграл «Его Величество случай». Московский комитет РСДРП давно не существовал, как и общегородская организация, рабочие кружки были деморализованы отсутствием литературы, средств и интеллигенции. Восстановить комитет поручили бежавшему из Нарымского края «ярому ленинцу» Голощекину (Филиппу). 2 декабря 1911 г. он прибыл в Москву. Связаться с кружками ему не удалось. Ничего не оставалось, как обратиться к легальным организациям; их активисты, до сих пор бездействовавшие, охотно согласились сформировать «руководящий коллектив». Так появился новый «Московский комитет», в который вошли 5 человек, в том числе Голощекин и его помощница В. Н.Лобова, тут же избранные делегатами конференции.