Увы, «принцессы лыком шиты», само прикосновение возлюбленной смертельно, оно подобно касанию маркесовской героини, окислявшему даже золото. Пусть и не своими руками она губит — для него смертоносна сама среда ее обитания. В башне слоновой кости слишком тесно для двоих, на равнине же — выжить сможет только один. Смерть героя несколько смягчает эту дилемму, создавая шаткую иллюзию, что «счастье было так возможно». Реальность, одинокая и непонятая, остается жить в поисках виртуального утешения…

Виртуальным утешением занимаются другие мастера пера и культуры. Раз и навсегда их однажды назначили на должность ответственных за состояние человеческих душ, и теперь все, вывалив на плечо от усердия языки, ждут-с: какое новое откровение явят нам, грешным. И, надо отдать должное, являют ведь, зачастую бескорыстно и не дожидаясь даже первой палой звездочки за какие-нибудь там услуги.

И тут тоже все понятно: раз так долго ждали, почти отчаялись, а оно тут взяло и все же явилось — то последнему ежу неграмотному ясно, что это эпохалка. Ну и как ее не расхвалить, тем более что для этого и читать нет никакой необходимости. Нет, все-таки правы были марксисты: главное — методой овладеть, а там только минус на плюс вовремя меняй, и проживешь долго и счастливо. И если и умрешь, то только вместе с учением, которое непобедимо. Потому что верно.

Что и говорить, удобный мир. Я-то думал, что он сохранился только в нескольких заповедниках гоблинов, ан наткнулся на «Озоне» на подборку высказываний о «Кыси» Т. Толстой и понял, что эти песни о главном «не задушишь, не убьешь». У меня сложилось устойчивое впечатление, что все рецензенты (кроме А. Немзера и вашего покорного слуги) читали какой-то совершенно другой — по содержанию — текст Т. Толстой. Но, по здравом размышлении, я понял, что вся беда, скорее всего, во мне, пытающемся по старинке не искать черную кысь (простите, кошку) в темной комнате, когда ее там нет. Это ведь одно из проявлений недавно воскрешенного «нового сладостного стиля» — находить нечто там, где его не только не прятали, но и просто не было испокон веку. А потом умиляться найденному, тетешкать и лелеять его.

Подобные аберрации и перверсии у критиков проходят под ставшим в последнее время популярным, я бы даже сказал — эпохальным и судьбоносным — девизом: «Я его слепила из того, что было, а потом, что было, то и полюбила». Конечно, из того, что было, слепить конфетку можно только пиаровскими средствами… Чего душой кривить — «Кысь» могла вызвать некоторый восторг и у автора этих строк. Если бы прочитал ее лет 15, а — еще лучше — 20 тому назад. Сегодня же появление этой книги можно сравнить с незабвенным поездом «Новосибирск — Одесса», приходившим минута в минуту по расписанию, но с опозданием на одни сутки.

Особенный и всеобщий восторг у читателей вызвала стилистика, язык книги, ее замысловатое структурирование и т. п. бомбошки и финтифлюшки. К сожалению, на мой взгляд, это скорее проявление проклятого в свое время марксистами «искусства ради искусства». Ибо не несут все эти красоты никакой нагрузки — ни эстетической, ни смысловой; с таким же успехом их можно было бы вставить в любой другой текст Т. Толстой — без ущерба, но и без выигрыша как для красот, так и для самого текста. Мне они скорее напоминают каллиграфические завихрюшки в подписи самовлюбленного второстепенного литератора — мол, и так я могу, и эдак, да и всяко-разно. Нечто вроде достопамятной таблички мастера Гамбса, но понапиханной в изделие в таких количествах, что это уже не шедевр, а памятник самому себе, любимому.

Впрочем, если очистить текст от всех литературных излишеств, то твердый осадок будет весьма и весьма невелик. Сюжет просчитывается буквально с первых строк, в середине становятся скучно, а в конце думаешь, позевывая: «Стоило ли огород городить?». Некоторые, чисто формальные, признаки позволяют кое-кому относить «Кысь» к фантастической литературе. Я, честно говоря, против такого попустительства, когда все, с чем не хотят справляться критические жернова, сразу причисляется к фантастике, как к литературе заведомо второго сорта.

«Жизнь после Взрыва» — лишь необходимая для Толстой оговорка, чтобы описать тот концептуальный гомеостазис, буквально бесконечный тупик, который, по ее мнению, охватывает прошлое, настоящее и будущее российской истории. Не мне, из своего израильского далека, судить ее американское. Россия в предлагаемой реальности есть величина неизменная и непознаваемая, ее можно лишь принимать как некую данность, вещь в себе, существующую, по преимуществу, для оправдания авторской идеи. Все в ней вечно — ожесточенно-бессмысленные споры «западников» и «славянофилов», мышиная суета цепляющейся за воспоминания о недостоверном былом интеллигенции, дикий быт опекаемых «низов», власть ради власти и звериное стяжательство — с непременным интеллектуальным взломом — «верхов».

Еще одна существенная подробность — в реальности навязанного автором «мира после взрыва» литература существует только в качестве некоего окаменевшего экспоната. То есть Рим стоит, но римлян, т. е. творцов, более нет. Правда, и без них жизнь продолжается вполне нормально. А если сильно припечет, то можно затеять вечную, во всяком случае, для Толстой, дискуссию с бессловесным Пушкиным. Что, мол, брат Пушкин? Молчишь? А ведь мы теперь с тобою наравне, разве не так?… Раз диалог на равных здесь по определению невозможен, то Пушкина — благо безответен — живенько стаскивают на свой собственный уровень.

Но что ты ни делай, а не дает Пушкин ответа, как когда-то тройка-Русь. Не хочет колоться, и все тут! Сдается мне, что Пушкин на все эти спиритические сеансы не отзовется и не выйдет. Он сам знает, к кому и когда являться. А чем хороша современность — за неимением благословения покойного классика вполне сойдет проплаченный критик…

В статье, написанной в начале года, я уже касался феномена псевдо-голландско-китайского «гуманиста» Хольма ван Зайчика. В прошедшей вслед за этим дискуссии мои оппоненты окончательно и не без определенного изящества избавились от остатков чувства собственного достоинства и наглядно продемонстрировали, что начинка квази-Зайчика далеко не вегетарианская.

Два романа, последовавших за «Жадным варваром» — «Дело о незалежных дервишах» и «Дело о полку Игореве» — продолжили намеченную линию. Даже если согласиться со страстным консультантом В. Рыбаковым в том, что первый роман цикла носит юмористическо-пародийный характер (видимо, как и последний роман самого Рыбакова «На чужом пиру»), то второй и третий относятся, скорее, к разряду пасквилей, причем такого рода, за которые, не раздумывая, бьют канделябрами по мордасам. Чтобы у пашквилянта не было и тени надежды на сатисфакцию.

Рецепт написания нисколько не изменился — все те же сусально-картонные персонажи, как будто взятые напрокат из второсортного латиноамериканского сериала. Автор рвет надрывно-голубиные стр-расти в клочья, отчего они не становятся более достоверными. Не знаю, как с ненаписанными книгами Лунь-юй и Танским кодексом, но с русской классикой ван Зайчик знаком настолько поверхностно, что придумывает даже психологию героев. Он, видимо, надеется, что если потчевать куклу-марионетку пивом с мань-тоу, то она всенепременно станет человеком. М-да, боюсь, что на Пигмалиона видный гуманист не тянет. Так просто, мелкий пакостник, фантазии хватает ровно настолько, чтобы сначала придумать себе глупого, жадного, косноязычного врага, а потом одолеть его в якобы смертельной схватке.

Несколько отвлекаясь от темы, замечу, что существует определенная группа населения, предпочитающая живым женщинам резиновых. Не могу не согласиться, что иметь дело с надувными — намного проще. Посудите сами: практически никаких расходов и идеальный характер. А то, что по дому ничего не делают — ну что ж, у каждого свои недостатки… Поэтому, кое-кто устав от реалий, придумывает надувную страну, заселяет ее резиновыми персонажами и посвящает их существование борьбе хорошего с еще лучшим. Аналогичный, кстати, опыт поставили в свое время большевики, если кто запамятовал и всерьез собрался переселяться на ордусские молочные реки в кисельных берегах. При этом создатель несообразных кадавров твердо уверен, что попутно чему-то служит.