На сонном пастбище глухонемой земли

Бродил подолгу я среди овец покорных:

Так пастырем я был: за мною овцы шли,

Искали трав живых меж горьких трав и сорных.

И морды влажные доверчивых овец,

И шерсть курчавая и стройность тонких ножек

Мне радовали взор. Трудился я — пришлец, —

Чуждаясь, как всегда, протоптанных дорожек.

А в дни осенние, когда златился лист,

Я любовался вновь красой земных излучин;

Мечту таила грудь. Был воздух серебрист.

Я радостно бродил со стадом неразлучен.

Но вот — Горящий Куст: пробил желанный час

Услышал голос я — Иеговы веленья.

За мной, мои стада! Веду на жертву вас…

Мы кровью искупим смиренные томленья.

Я на темных полях до рассвета блуждал

Со слепою подругой моей.

Где-то в лунной дали меднотрубный сигнал,

Как угроза, сурово и долго звучал,

Нарушая безмолвье полей.

Колыхался вокруг млечно-серый туман,

И окутала все непонятная сеть,

Я был пьян от земли и от воздуха пьян,

И был сладок предутренний, тонкий дурман;

И хотелось молиться и петь.

И — бледнея — слепая подруга моя

Непонятно и тихо склонилась к земле.

Умерла до рассвета подруга моя,

На траве заросились одежды края,

И рука забелела во мгле.

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу:

Вон там за темною стеной

Стоит, таится спутник мой.

Я долго шел, и по пятам

Он тихо следовал за мной.

И на углу был стройный храм.

Я видел белые лучи

Едва мерцающей свечи;

Я видел странный бледный лик

И перед ним, как раб, поник.

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу.

Он за стеною там стоит,

Молчит темнеющий гранит.

Но мы — вдвоем с тобой, вдвоем…

Мы будем жить? Мы не умрем?

Она подкралась ко дворцу,

— Едва лишь солнце показалось —

Она подкралась ко дворцу.

Все кавалеры оглянулись,

И дамы молча ужаснулись.

Она стояла у дверей,

— Едва лишь солнце показалось —

Она стояла у дверей.

Царица с мужем приближалась,

Он робко спрашивал у ней…

Куда идете вы? Куда?

— Едва светает, берегитесь —

Куда идете вы? Куда?

Вас кто-нибудь там ожидает,

Она не внемлет, поспешает.

И к Неизвестной вниз сошла

— Едва светает, берегитесь —

И к Неизвестной вниз сошла.

Ее та молча обняла.

Они ни слова не сказали

И где-то в сумраке пропали.

И плакал на пороге муж,

— Едва светает, берегитесь —

И плакал на пороге муж.

Шаги таинственно звучали

И листья, падая, шуршали.

Вокруг тайга шумела дико,

Но ты пришла ко мне в юрту,

И я с твоей тоской великой

Вновь сочетал мою мечту.

И край немой, и край таежный

Лохматую открыл нам грудь;

О, дол таинственно-тревожный,

Твоей свободы не вернуть.

Бывало, в ледяной пустыне

Мы ждали радостных огней;

За рубежом томимся ныне —

Невнятны для глухих людей.

Освобождения ревнитель —

Я накануне злой беды;

И рухнет милая обитель,

И будут срублены сады.

Вдруг пролетит над чистым лугом

Суровый, как в тайге, летун;

Я буду поражен недугом

Завороженный чудом струн.

И ты склонишься надо мною,

И тайный вспомнишь свой обет:

Тогда бесстрашною душою

Личине мертвой скажешь: «Нет!»

О, мать моя! Святая мать!

Мне надо повесть дописать…

Прости вечерний злой обман;

Дымится кровь багряных ран.

Тоскою странной дышит грудь,

И дней крылатых не вернуть.

И вот таинственную вязь

Веду, над книгою склонясь.

Неверный свет святых лампад —

Как медленный и горький яд.

Смешалась киноварь и кровь:

Где сказка злая? Где любовь?

Ответа нет. Горит венец;

Пылает темный багрянец.

Что знаю я, святая мать?

Мне надо повесть дописать…

И смерть казалась близкой, близкой,

И в сердце был и свет, и сон.

И опустились звезды низко

На полунощный небосклон.

Из комнаты звучало пенье

Моей тоскующей сестры.

Под звездами мои мученья

Горели, как в полях костры.

И пахло влагою и сеном.

Хотелось землю лобызать,

И, опьянившись милым тленом,

Здесь на земле, дышать, дышать…