Уоллес надолго умолк, в его глазах, устремленных на меня, сквозило сомнение.

– Понимаю, – сказал я, – продолжай.

– Да, настоящая жизнь, поверь. Реальность, в которой были все, кому там надлежало быть: люди двигались, события следовали одно за другим – моя дорогая матушка, чей образ я помнил уже довольно смутно; отец, как всегда непреклонный и суровый; слуги, детская, знакомая домашняя утварь. Затем парадный вход и оживленные улицы с их броуновским движением. Я смотрел, изумляясь, периодически с недоумением заглядывал в лицо женщины и снова переворачивал страницы, что-то пропуская, чтобы увидеть в этой волшебной книге как можно больше и еще больше, а вот наконец и я сам в тот момент, когда топтался в нерешительности перед зеленой дверью в белой стене, и на меня опять нахлынули те же ощущения страха и внутренней борьбы.

«А что потом?» – взволнованно крикнул я и хотел перевернуть страницу, но строгая женщина остановила меня, накрыв мою маленькую ручку своей ладонью.

«Что дальше?» – настаивал я, изо всех моих детских сил пытаясь освободиться от ее пальцев. И когда она уступила и страница перевернулась, женщина тихо, как призрак, склонилась надо мной и поцеловала меня в лоб.

Но на этой странице не оказалось ни зачарованного сада, ни пантер, ни девушки, которая вела меня за руку, ни моих товарищей по играм, так не хотевших меня отпускать. Я увидел длинную серую улицу Западного Кенсингтона, окрашенную в унылые тона послеполуденных часов, когда уже приближаются сумерки, но еще не зажгли фонари. И там был я – маленькая жалкая фигурка: я плакал навзрыд, не в силах сдержать слезы, плакал, потому что не мог вернуться к моим дорогим друзьям, товарищам по играм, кричавшим мне вслед: «Возвращайся к нам! Возвращайся скорей!» Да, я был там. И уже не на странице книги, а в жестокой реальности. Зачарованный сад и печальная женщина, подле которой я стоял и которая материнской рукой пыталась удержать меня, внезапно исчезли – но куда?

Уоллес снова замолчал и какое-то время в задумчивости глядел на огонь в камине.

– О, как мучительно было возвращение! – прошептал он.

– Ну и?.. – спросил я спустя минуту-другую.

– Меня вернули обратно в этот безрадостный мир, где я был несчастным и жалким! Как только я полностью осознал, что произошло, мной овладело безудержное отчаяние. До сих пор помню, какой стыд я испытал, рыдая в присутствии посторонних, и какое унижение, когда был с позором доставлен домой. Как наяву вижу обходительного старого джентльмена в золотых очках, который, ткнув меня зонтиком, остановился и участливо сказал: «Бедный малыш, ты, наверное, потерялся?» И это он мне – лондонскому мальчишке пяти лет с гаком! Вдобавок ему зачем-то понадобилось привести любезного молодого полисмена и собрать вокруг нас толпу, а потом всем миром сопроводить меня домой. Вот так, привлекающий всеобщее внимание своим плачем, испуганный и удрученный, я вернулся из зачарованного сада в отцовский дом.

Таким, насколько я помню, был этот сад, который не отпускает меня по сей день. Разумеется, я не могу описать словами магию призрачной нереальности того мира, столь непохожего на привычную, обыденную действительность, но… все так и было. Если это был сон, то, я уверен, самый удивительный сон наяву… М-да!.. Ну и, конечно, дома мне устроили настоящий допрос: пришлось отчитываться перед тетушкой, отцом, няней, бонной – перед всеми…

Я пытался рассказать им правду, в результате чего отец впервые в жизни выпорол меня за ложь. А когда я повторил свою историю тетушке, она, в свою очередь, наказала меня за злостное упрямство. В конце концов мне вообще запретили об этом говорить и всех предупредили, чтобы они не слушали мои небылицы. Даже книги сказок у меня на время забрали, дабы не потакать моему «слишком богатому воображению». Как тебе такое? Да, они сделали это! Отец принадлежал к старой школе… И я вынужден был держать все пережитое при себе, живя лишь воспоминаниями. Но по ночам, уткнувшись в мокрую от слез подушку, я вновь и вновь нашептывал свою историю, ощущая на губах соленый вкус неизбывной тоски, навсегда поселившейся в моей детской душе. И с тех пор, без особого рвения произнося обычные молитвы, я неизменно заканчивал их единственно значимой для меня просьбой: «Господи! Дай мне увидеть во сне зачарованный сад! Помоги вернуться туда! О, Господи! Пожалуйста, верни меня в мой сад. Верни меня в мой сад!»

И я на самом деле часто видел его во сне. Возможно, я что-то упустил в своем рассказе, а может, добавил какие-то детали, не знаю… Но ты ведь понимаешь, как трудно связать воедино отрывочные воспоминания о неизгладимом событии, произошедшем в раннем детстве. Между ним и всем тем, что было потом, в отроческом возрасте, пролегла огромная бездна. Со временем я уже не мог представить, что когда-нибудь расскажу кому-то о том чудесном мимолетном видении.

– А ты пытался найти зачарованный сад? – задал я очевидный вопрос.

– Нет, – ответил Уоллес. – Во всяком случае, я не помню, чтобы в раннем детстве предпринял хоть одну попытку отыскать его. Сейчас мне это кажется странным, но, видимо, после того злополучного инцидента за мной стали намного строже присматривать, опасаясь, что я могу снова заблудиться. Я начал разыскивать свой сад не раньше, чем познакомился с тобой. И на какое-то время, хотя сейчас в это трудно поверить, я вообще о нем забыл. Думаю, мне тогда было лет восемь-девять. Ты помнишь меня в этом возрасте в колледже Святого Ательстана?

– Еще бы!

– В те дни я и виду не подавал, что лелею в душе тайную мечту, не так ли?

Уоллес посмотрел на меня, и лицо его осветилось улыбкой.

– Ты когда-нибудь играл со мной в «Северо-западный путь»?.. Нет, конечно, я тогда еще не знал тебя. Короче, была такая игра, – пояснил он. – И каждый ребенок, наделенный живым воображением, мог играть в нее целые дни напролет. Суть заключалась в том, чтобы найти «Северо-западный путь» в школу. Обычный проторенный маршрут был слишком прост и неинтересен, по условиям игры требовалось отыскать какой-нибудь более сложный окольный путь, он-то и назывался «Северо-западным». Для этого нужно было выйти из дома на десять минут раньше, направиться куда глаза глядят в наиболее безнадежном направлении, а потом в обход, по незнакомым улицам, добраться до своей цели.

И однажды, заплутав в каких-то закоулках бедного квартала по другую сторону Кэмпден-Хилл, я уже начал опасаться, что в этот раз мне не удастся выиграть и я могу опоздать в школу. От отчаяния я свернул на какую-то улочку, казавшуюся тупиком, в конце которой неожиданно обнаружил проход. Подгоняемый вновь забрезжившей надеждой, я ускорил шаг. «И все-таки моя возьмет!» – сказал я себе, проходя мимо убогих лавчонок, почему-то на удивление знакомых, – как вдруг! – очутился перед длинной белой стеной с зеленой дверью, ведущей в зачарованный сад.

Меня будто током ударило. Значит, тот сад, тот чудесный сад не был сном!

После недолгой паузы Уоллес продолжил свой рассказ:

– Думаю, этот второй случай, когда судьба привела меня к зеленой двери, ясно показывает, насколько деятельная жизнь школьника отличается от безграничного досуга ребенка. По крайней мере, мне и в голову не пришло тут же открыть дверь и войти. Видишь ли… все мои мысли были сосредоточены только на том, чтобы не опоздать в школу, – ведь я оберегал свою репутацию примерного ученика. Впрочем, какое-то небольшое желание заглянуть хотя бы в щелочку – да, наверное, было…

Но я воспринимал это искушение главным образом как очередное препятствие, мешающее мне вовремя добраться до школы. Конечно, столь неожиданный поворот событий заинтриговал меня, и, тем не менее, я не остановился у заветной двери. Конечно, я не переставая размышлял о ней и все-таки шел дальше. Вынув из кармана часы и обнаружив, что у меня в запасе есть еще десять минут, я помчался во всю прыть вдоль белой стены, а миновав ее, быстро спустился с холма к знакомым местам. Взмыленный и запыхавшийся – что правда, то правда, – я успел в школу вовремя. Помню, как повесил пальто и шляпу… Вот ведь… я прошел мимо двери, даже не заглянув в нее. Странно, да?