Но расследования продолжались, дипломата взяли под наблюдение, и обвинения с него не сняли. C возрастом Тейер не утратил своего нахальства и как директор «Голоса Америки» впал в немилость у Эдгара Гувера за то, что в 1948 году публично заявил, что расследования ФБР «подрезают крылья» его попыткам привлечь к работе восточноевропейцев и русских. После этого Гувер сделал так, чтобы обвинения против Тейера не прекращались и оповещал о них Маккарти и его союзников на Капитолийском холме. Но единственным настоящим фактом, добытым в ходе расследований, было то, что Тейер стал отцом ребенка Ольги Филипповой, русской эмигрантки, работавшей у него ассистенткой на «Голосе Америки». Этот короткий роман завершился скорым браком и почти незамедлительным разводом. Их сын Чарльз родился в марте 1949 года. Это «нравственное обвинение» вошло в досье как подтверждение моральной порочности Тейера[24].
После того как республиканцы в 1953 году вернулись к власти, охота на ведьм стала еще интенсивнее; в самом Государственном департаменте ее поощрял Джон Фостер Даллес. Возобновленное дело Тейера оказалось вплетено в ситуацию с назначением президентом Дуайтом Эйзенхауэром на пост посла США в Советском Союзе зятя Тейера — Чипа Болена. Это назначение само по себе было противоречивым. Одно то, что Болен в Ялте был переводчиком Рузвельта, в глазах республиканцев уже было предосудительным. К тому же и против него выдвигались какие-то смутные обвинения в гомосексуализме, частью восходившие к годам работы в Москве и, как и в деле Тейера, имевшие характер обвинений в соучастии. Маккарти и его союзники постоянно атаковали его, и вскоре назначение Болена оказалось в центре бурных дебатов[25].
Несмотря на оппозицию внутри собственной партии и противодействие самого Гувера, Эйзенхауэр высказывался за назначение. И все-таки было очевидно, что ценой назначения Болена станет отставка Тейера. Даллес вырвал у претендовавшего на назначение посла обещание, что он не будет обременять президента тем, что снимет свою кандидатуру «по каким-либо причинам», «что бы ни случилось» и «независимо от доказательств». Но Болену не было известно, что с согласия Даллеса уже было намечено смещение Тейера с поста по причине «риска для безопасности в связи с гомосексуализмом». Через день после разговора Болена с Даллесом Тейер позвонил зятю из Мюнхена и сообщил, что его попросили подать в отставку, чтобы «избежать предъявления обвинений, препятствующих его использованию на федеральной службе». Болен обратился к Даллесу и спросил, не означает ли формула «по каким-либо причинам» дело Тейера, «на что Даллес вежливо ответил: да»[26]. Обещание, которое Болен считал для себя обязательным, было вырвано у него для того, чтобы предотвратить его отказ от службы после увольнения Тейера.
Последний грустный акт этой трагедии разыгрался в офисе Болена в Государственном департаменте 23 марта 1953 года, в то время как на другом конце города шли горячие дебаты по его назначению[27]. Тейер, не предупредив никого, вернулся в Вашингтон. Не сумев сразу связаться с Боленом, он провел, «оставаясь незамеченным»», нескольких часов в Национальном аэропорту, прячась за развернутым номером газеты «Вашингтон пост». Когда им удалось связаться, потрясенный Болен сказал ему, что приезжать в США было «не мудрым» решением, и посоветовал ему немедленно явиться в Государственный департамент «самым неприметным образом», чтобы его не смогли опознать и предъявить повестку в суд со стороны Маккарти. Тейеру стало ясно, что он лишился защиты Государственного департамента. Болен сказал своему шурину, что бороться с обвинениями бесполезно, поскольку президент и Даллес теперь «"заодно" с Маккарти». Борьба лишь сделает все гнусные, хотя и недоказанные, обвинения из его досье достоянием публики, что страшно расстроит его жену и мать. Вопрос лишь в том, как сохранить лицо при увольнении.
Письмо об отставке обсуждалось с заместителем госсекретаря по административным вопросам Дональдом Лоури, который был политическим назначенцем. Тейер просил, чтобы департамент пояснил, что причиной его отставка стали «девичьи обвинения» (то есть роман с Ольгой Филипповой), а не что-то менее пикантное. Лоури, на удивление, противился этому и согласился только тогда, когда увидел, что Болен «теряет самообладание, его руки затряслись, а лицо исказилось от гнева», и услышал от него, что если Госдепартамент «унизит» Тейера, то он будет считать себя свободным от данного им президенту обещания быть номинированным на пост посла. Вся сцена была сюрреалистической: в то время как телетайп продолжал отстукивать сообщение о ходе обсуждения в Сенате назначения Болена, сестра Тейера Эвис позвонила мужу и спросила, не знает ли он, где находится Чарли; Болен, будучи уверенным, что его телефон прослушивается, ответил ей, что не знает. Когда все закончилось, Тейер тайно улетел в Нью-Йорк и «как разыскиваемый преступник» сидел в уголке аэропорта Айд-луайлд[28], пока не объявили его рейс. Его визит в США длился семь часов. «У меня на самом деле было такое чувство, что я оказался где-то между сумасшедшим домом и бандитской берлогой», — писал он позднее[29]. Ему казалось, что «каждый на тебя оглядывается, шепчется, подсматривает и ухмыляется, словно дьявол его одолел». Вернувшись в Мюнхен, он до трех часов ночи просидел за бутылкой вместе с Джоном Патоном Дэвисом, главной «рукой Китая»[30] в Государственном департаменте, который верно предсказал, что он сам скоро станет следующей жертвой в списке Маккарти[31]. Новостям об отставке Тейера с одинаковым недоумением отказывались верить и американцы, и немцы[32].
Так — без грохота, но не без возни — окончилась дипломатическая карьера Тейера. Для него это стало личной трагедией: дипломатическая служба была его жизнью, и ничто другое из того, чем он занимался, не приносило ему большего удовлетворения и не стало большим успехом. Снова, как и двадцать лет назад, когда он только приехал в Москву, его терзали сомнения: правильно ли он сделал выбор в пользу отставки, а не борьбы с обвинениями[33]. Вполне предсказуемо Государственный департамент не сдержал-таки данного ему обещания: под давлением атак со стороны Маккарти, в обоснование увольнения было указано, что Тейер «ушел в отставку, чтобы избежать предъявления обвинений, включавших подозрения в полезности его услуг для федеральной кадровой службы»[34].
Покинув дипломатическую службу, Тейер вместе с женой Синтией и семьей вначале уехал на Майорку — жизнь там была недорогой и к тому же Майорка находилась вне доступности повесток от Маккарти, которых все еще приходилось опасаться[35]. (Тейер шутил, что при Сталине надо было уезжать в Сибирь, при Гитлере — в Дахау, а при Маккарти — на Майорку, и это он считал прогрессом[36].) Кроме того, Тейера привлекало то, что Майорка предоставляла «возможность вырастить молодежь, примерно так же, как вырастили меня, в условиях замечательного существования на природе, которое в США можно купить лишь за большие деньги»[37].
Бывший дипломат рассчитывал зарабатывать писательским трудом, свою способность к которому он уже успел продемонстрировать. Книга «Медведи в икре», опубликованная еще до ухода с дипломатической службы, имела большой успех. В течение следующих четырнадцати лет он написал много хороших книг и десятки статей; кроме всего прочего, он часто писал в «Спорт иллюстрейтед». Некоторые из его книг получили одобрение критиков, но ни одна не повторила успеха «Медведей», и его карьера как писателя так и не состоялась. У него было немало поводов для глубокого уныния. Деньги были постоянной проблемой. До конца жизни его преследовали призраки эры Маккарти: когда он обращался в поисках работы, то обнаруживал, что ФБР занесло его в черные списки: так было еще в середине 60-х годов, когда ему отказали в профессорской должности в Университете штата Вирджиния. Об этом своем опыте он написал роман «Офицер и джентльмен», но его друзья решительно отсоветовали ему публиковать книгу[38].
