Но вы не можете стрелять уток круглый год даже в Афганистане, и лазанье по горам тоже надоедает. И чтобы развлечься, я приобрел вначале лошадь, а потом сокола, и это имело неоднозначные последствия.

Что касается лошадей, то с ними есть одна проблема и она заключается в том, что о них нельзя говорить за обедом, во всяком случае за дипломатическим обедом. Однажды я это испробовал в Москве, и все закончилось попыткой в одиночку научить Красную армию игре в поло. Во второй раз я попробовал примерно так же поступить в Афганистане, но результаты оказались еще более плачевными.

Дело было в британской миссии. Я сидел рядом с британским посланником, сэром Фрэнсисом Уайли, сотрудником Индийской гражданской службы[205]. Разговор шел ни о чем, но живо.

— Думаю купить лошадь, — сказал я между делом, и это было замечание, которое в обычных условиях пропускают мимо ушей.

— Но только не афганскую лошадь, — ответил Уайли. — Они слишком маленькие. А маленькая лошадь — это унизительно для американского представителя.

— А другие здесь разве есть? Я же не могу в военное время послать за тем, чтобы мне нашли ирландскую спортивную.

— Но в Индии у нас есть прекрасные животные — я достану одну для вас.

В этот момент жена персидского посла, сидевшая слева от меня, потребовала, чтобы я сказал ей, как американцы называют нож для масла, и тема лошади угасла. Дела в Центральной Азии бросают легко.

Через две недели британский посланник позвонил мне по телефону:

— Я о лошади. Генерал Уайтсайд[206] из Северо-Западных пограничных войск посылает вам прекрасную молодую кобылу. Я только что получил телеграмму: она покинула Пешавар сегодня со своим сайсом — славным малым.

— Кто славный малый? — спросил я. — Генерал Уайтсайд?

— Нет, мой дорогой, он, конечно, тоже славный малый, но я говорю о сайсе.

— Что такое сайс?

— Сайс, мой дорогой приятель, — это конюх. Хороший человек, сказал о нем Уайтсайд, надежный малый. Он согласился оставаться здесь с вами постоянно.

— К черту этого милого сайса, — заметил я с некоторым сомнением.

— Это совсем недорого для вас, для американцев — около восьми сотен долларов и кое-что сверх того ежемесячно за сайса.

Генерал Уайтсайд выказал себя настоящим знатоком лошадей. Кобыла, посланная мне, в чьих угодно глазах казалась бы призовой лошадью. Ее звали Нур Джахан — Свет мира.

Во время обеденного отдыха я вывел лошадь, чтобы в первый раз проехать верхом. Она гарцевала, вставала на дыбы и лягалась как двухлетка — и не потому, что чего-то хотела или нервничала, но просто была не в духе. Когда мы ехали рысью по дороге из города, она презрительно вскидывала голову, как только мы проезжали мимо маленьких афганских лошадей, тащивших кабульские повозки. Оказавшись в поле, она летела так, что копыта едва касались земли. Определение «упрямая» ей не подходило — в нее временами вселялся черт.

Вернувшись домой, она превратилась в деликатное создание, словно пожилая леди. Янг передал мне кусок сахара, и я чуть подержал его перед ее носом, а затем начал подыматься по ступенькам террасы, ведущим к дверям в жилые комнаты. Без какого-либо промедления она последовала за мной, ступая по каменным ступеням, как балерина. Когда я дал ей сахар, сайс, который всегда был рядом с ней с тех пор, как она была жеребенком, тихо свистнул. Она повернулась и спустилась по ступенькам в направлении конюшни.

Сайс был крупным, высоким пуштуном — именно это северозападное племя на протяжении нескольких столетий определяло весь ход дел на индийско-афганской границе. Ему было чуть больше двадцати лет, но он держался так, словно был умудренным опытом вождем племени.

В течение нескольких месяцев каждое утро я ездил верхом на Нур Джахан. Шел дождь или сияло солнце, в любую погоду Янг вытаскивал меня из кровати, напяливал на меня галифе и помогал сесть в седло, а сайс придерживал Нур Джахан. Затем в сопровождении полудюжины собак и иногда с соколом на моем запястье мы вылетали из ворот в поля, окружавшие Кабул.

Это была идеальная местность для прогулок верхом и соколиной охоты — плоская равнина, с иногда встречавшимися оросительными канавами, через которые можно было перескакивать, обширные пастбища и целая сеть тропинок, которые весной обрамляли кусты диких роз.

На первых порах Нур Джахан, как и мне, вроде бы нравились эти поездки. Она гарцевала и вставала на дыбы, когда я на нее садился, и стремительно бросалась в ворота. Но через несколько недель она вдруг стала вялой, перестала пританцовывать и вставать на дыбы, а через пару дней начала беспокойно метаться в своем стойле. Стало ясно, что Нур Джахан заболела.

Всех слуг охватило волнение. Янг обвинил сайса в том, что в овес попали мыши. Сайс подозревал садовника в том, что он сглазил кобылу. Повар жаловался, что печь неисправна. Мне самому разонравилась еда. Даже собаки стали беспокойными. Казалось, весь дом заболел вместе с Нур Джахан.

Я решил позвать ветеринара-иностранца из Кабула. Он хмуро посмотрел на лошадь и объявил, что ей надо пустить кровь.

Когда Янг услышал предписание ветеринара, он впал в ярость.

— Хозяин, вы не давать доктор брать кровь у лошади. Кровь дает жизнь. Нет крови, нет жизни. Доктор чертов дурак.

Я был склонен согласиться с Янгом, но исключительно из практических соображения, однако поскольку я не был ветеринаром, то едва ли мог не последовать профессиональному совету. Кровопускание у меня всегда ассоциировалось с романами Диккенса и Скотта, но все-таки, кто я такой, чтобы судить. В долинах Гиндукуша я видел, как местные целители прописывали лекарства по книгам, оставленным здесь еще Александром Великим. И ничего, горцы выглядели неплохо.

Итак, я сказал ветеринару, чтобы он приступал, и стал смотреть, что будет. Результаты не вдохновляли. Кобыла слабела на глазах. Ее начало шатать из стороны в сторону. И потом она решила лечь — это смертельно опасно для больной лошади. Сайс старался удержать ее на ногах, а мы прикрепили ремни к стропилам стойла и пропустили их у нее под животом. На какое-то время это ее поддерживало, и она стояла сама, но потом бессильно повисла на веревках.

Чем больше слабела Нур Джахан, тем тяжелее становилась атмосфера в доме, потому что кобыла была всеобщей любимицей — китайцев, афганцев, индийцев и пуштунов. В довершение всего на наш дом обрушились всякие катастрофы, посланные Богом, Аллахом и Митрой.

Первым несчастье произошло с Миджет, которую мы с блеском выдали замуж за любимую овчарку короля Захира. Она собиралась рожать. Однажды она отправилась поплавать в оросительной канаве и пропорола живот разбитой бутылкой. Когда я на руках доставил ее домой от ветеринара, щенки вот-вот должны были появиться на свет. Через два часа она принесла помет из семерых — двое родились мертвыми.

А Нур Джахан в своем стойле все слабела. К этому времени ветеринар уже утверждал, что мы ее потеряли, и предложил ее пристрелить. Но Янг и все остальные в доме гневно отвергли это предложение.

— Он не доктор, — повторял Янг. — Он чертов дурак. Он не делает людям лучше. Он убивает людей. Когда он сюда приходить может снова, мы застрелим его.

И Янг погрозил пальцем в дверь вслед вышедшему ветеринару.

А затем произошло землетрясение.

Я сидел у огня в своей комнате, развлекая журналиста из «Нью-Йорк Таймс». Корреспонденты в те времена обычно добирались до Кабула каждый високосный год, и когда кто-то из них объявлялся, это было нежданным подарком. Обычно журналист оставался на несколько дней и задавал свои привычные вопросы о политической, военной, моральной, экономической обстановке и о ночной клубной жизни в Афганистане. Он даже спрашивал о землетрясениях. Я объяснял, что землетрясения в Афганистане бывают, но это неопасно. Одиночные толчки — вообще пустяк. Повторяющиеся двойные толчки бывают очень редко, и их можно игнорировать. Тройные толчки происходят так редко, что никто не знает, опасны они или нет.