Они уже улеглись, а я долго и муторно сидел даже тогда, когда в вагоне погасили свет. Я вглядывался в нескончаемый снег, очеловеченный здесь какими-то темноглазыми домиками, и мне ничуть не хотелось предстоящих подвигов. Мне хотелось поселиться в этом снегу, иметь избу и пса с круглыми карими глазами и седой бородатой мордой… И писать только письма. Добрые, длинные письма.

Я раскатал постель, разделся и лёг, закрыв глаза… Я ехал один, совсем один, ехал доказывать что-то незначительное, но своё, и не миру даже, а в первую очередь себе… Так пусть же добрые письма подождут! «Сделай ещё больней! Тогда хорошо будет!»

– Минус двадцать три, – довольный добытой где-то информацией Степан потирал руки, показывая, наверно, как это холодно. До Питера оставалось два часа. Мы уже были где-то в его, Питера, области. И стали чаще встречаться звенящие шлагбаумы, ждущие, окутанные морозным паром автомобили, укорачивались перегоны… Столбы, домики, сугробы были окрашены в морозный розовый цвет, и тени от всего этого были сиреневыми.

Мне представлялось прибытие. Нарисованная сознанием картинка была столь неоспорима, что я поверил в неё, как если бы видел всё это когда-то давно. Вот на подъезде к городу мы пересекаем Неву, где островком вдалеке дрейфует Петропавловская крепость, и только после этого въезжаем в город.

Вот уже остаётся час, ещё меньше, а заоконная архитектура всё больше и явственней напоминает мне краснодарские новостройки…

На деле из огромных заводских труб валят огромные хвосты дымов. В глубоком, свежеголубом небе хорошо видны дорожки, оставляемые самолётами… Сами самолёты – схематичные стрелочки на небесной карте. Блеснула и исчезла какая-то канава с неровными берегами. Бетонные стены с обеих сторон. Поезд замедляет ход до полной остановки. За окном – перрон. Впереди – здание Московского вокзала.

Я мечтал об этом – теперь я это видел!

Степан не торопится – он оказался местным, он приехал домой. А я даже не спросил у него… Много чего я не спросил! А, ладно, узнаю сам! Всё узнаю… Я слишком торопливо попрощался с попутчиками и, уже попрощавшийся, глупо сидел с ними рядом. Потом всё-таки подхватил сумку, гитару и стал продвигаться к выходу.

Слишком много света и снега. Свет, отражённый от снега, ударил по глазам. Мороз тут же склеил ноздри. Сделав несколько шагов к вокзалу, я уже дрожал – надеть телогрейку сразу я всё же не решился.

А внутри – внутри было горячо и широко, так что даже дышать сделалось трудно.

Я шёл в сторону вокзала, прислушиваясь к каждому шагу, проверяя его твёрдость на благословенной земле города, о котором мечтал…

Чуть скрипел утоптанный снег. Ближе к вокзалу снег превращался в ледяную кашу. У самого вокзала поработали дворники – снег уступал место голому асфальту. Из дверей вокзала веяло теплом и пахло резиной…

Я вошёл внутрь. Прямоугольный зал с чьим-то бюстом посередине. Такие же, как и везде, копошащиеся люди, не наделенные никакими отличительными чертами петербуржцев. Бюст мне удалось идентифицировать быстро – чей же бюст нужно в Питере увидеть первым. Да и глаза навыкате… Да и кудри не спутаешь…

Я поставил вещи. Осмотрелся. И понял, что в Питере мне в первую очередь хочется… есть.

Я не люблю, когда меня называют «Серый». Серыми бывают только волки и ничтожества. Так же, как косыми – зайцы и дожди… Ещё вот почему: Серый – какой-то никакой! Ни белый, ни чёрный, а так… Среди моих м-ских друзей Серым меня не называл никто, и это происходило отнюдь не по моей просьбе. Хочется надеяться, что я просто не был серым.

В другом городе этого статуса я пока не достиг.

Первый же звонок, который я сделал, вышел удачей. На вокзале я, отыскав телефонные автоматы, намеревался захватить их надолго, для чего наменял в кассе кучу мелочи. Раскрыл записную книжку. Первым в списке питерцев стоял Коротаев Паша. Его в Сочах я запомнил сразу: замороченный на сложных аранжировках гитарист «Люлякей Бяк». «ЛюлякиБяков»? О происхождении названия я уже упоминал. Черноволосый и полноватый, с нездорового цвета кожей. На сцене он козырял не только приличным знанием инструмента, но и длиннющим кожаным гитарным ремнём. На этом ремне гитара свисала чуть ли не до коленей, что обычно свойственно «металлюгам»… Он – нет, «металлюгой» не был и инструментом овладевал с некоторой даже нежностью. Гитара отвечала взаимностью в виде высоких, завывающих трелей в районе лада 12-ого и выше… Кстати, он почти не пил там, в Сочах… И почти не смеялся, что казалось признаком ума на фоне общего безумия. Эти качества служили в моих глазах ещё и признаком его надёжности.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.