- Что с нами будет? - послышался ей усталый голос отца сквозь сон. - Не детские это шалости...

Лене заворочалась, пытаясь скрыться от стыда, но вместо этого проснулась и разлепила глаза. На соломенный матрас падал слабый отблеск от свечи, безжалостно освещая бахрому от порванной дырки.

- Говорят, что кто-то поехал в город, чтобы рассказать епископу о произошедшем.

- Нам нечего бояться, - вступила матушка, но по ее голосу было слышно, что она была чересчур напугана. - Что мы сделали? Ничего! Наша девочка невинна... Она ничего такого не делала!

- И господин епископ уже рассматривал мое дело пять лет назад, - заметила бабка Магда, и Лене невольно успокоилась, так ее голос был тверд и даже насмешлив. - Обычно они делают это каждые десять лет. Всего-то осталось ему подождать еще пяток.

- Матушка! Они ведь могут отлучить от церкви всю деревню... И что нам тогда делать?

- Не хватит у них на это пороху. А если отлучат... Что ж, зажившиеся старики - вроде меня, - помрут, а вам придется бежать в другое место. Кузнец везде найдет работу... Вон, вспомни! Как однажды господа ехали в свой дворец и потеряли подкову, как раз напротив твоей кузницы. Сколько они тогда денег за работу тебе оставили! Все подати заплатить хватило.

- Да, матушка, - неохотно согласился отец. Лене так и видела внутренним взором, как его грубые пальцы мнут деревянную ложку или нож от волнения. - Только это ты нарочно туда камней натаскала.

- Ну! - бабка Магда, кажется, улыбнулась. - Пара камней не в счет. Господь больше любит тех, кто на месте не сидит и своими руками богатство делает. Тебе бы пора усвоить этот урок. Твой-то отец хорошо это знал и никогда не брезговал брать то, что само в руки идет.

- Не хочу я никуда идти, - пробормотал отец. - Всю жизнь здесь жил, так что ж срываться, как вору какому?

- Об этом пока и речи нет, - отрезала бабка. - Пусть приезжают эти городские, а там разберемся. Девчонку жаль. Так рано жизнь закончить, нужно судьбу прогневить. И без козы мы остались на зиму, но тут уж я сама виновата, разбаловала Магдалену.

В бок Лене достался удар, и она чуть не завопила от неожиданности.

- Слышишь, - прошипел ей на ухо брат. - Все из-за тебя!

Она стукнула его в ответ, и они завозились, скинув лоскутное покрывало на пол, пока сильные руки бабки не выкрутили им уши.

- Вот ведь щенята какие! - с веселым удивлением сказала Магда. - Подслушивают взрослые разговоры! Марш назад, пока не взяла палку! - она отпустила их и добавила: - А то, что услышали, из головы выкиньте. Не ваше это дело, пострелята.

- Ты сердишься? - робко спросила Лене, потирая распухшее ухо, в котором живо билась кровь.

- Я-то что! Вот как в декабре явятся к нам Клаубауф вместе с Шабманном, запихнут вас в мешок да унесут в преисподню, если слушаться меня не станете. Никогда не позавидую детям, которым вырасти придется да рога весь год начищать и шерсть у бесов расчесывать.

Она еще попугала их, пока дети не развеселились, несмотря на бледные лица родителей, сидевших у стола молча, будто призраки, и не выкинули беду из головы. Когда они устали смеяться и заснули, матушка вдруг тихо заплакала, и отец обнял ее за плечи.

Матильда не сильно любила свое имя, которым одарила ее покойная мать: Матильда-Шарлотта-Анна-София, баронесса фон Нидерхоф. Кто в здравом уме выговорит эти имена подряд, не сломав челюсть? Да и кто вообще способен на разговор в глухом лесу, где стоял дедов дом?

Она показала язык своему отражению, и русоволосый мальчишка-кавалер ответил ей тем же. Из всех имен она кое-как признавала только Матильду, просто потому, что из него было легко сделать мужское имя Матиас. "Все здесь для мальчишки, - говорила она деду, когда тот был в хорошем настроении. - Даже ваши слуги умеют шить только мужскую одежду! Старое латаное девичье платье лучше цепляется за щепки и гвозди, которых в этом доме полным-полно. Не буду его носить!" Барон фон Ринген ворчал на внучку, что ей стоило бы подумать о манерах, но глядел на нее благосклонно - ведь она была последней из его рода, его гордостью и надеждой. Он всегда говорил об этом, стоило ему выпить лишнего за ужином.

Сколько Матильда себя помнила, она всегда жила с дедом в лесу, и почти сразу за ее окном начинался еловый лес, молчаливый, беззвучный, пустой, полный желтых иголок, хрустевших под ногами и поганок, которые сбивали забредшие ненароком лоси. Совсем недавно Матильде исполнилось тринадцать лет, и только недавно она начала удивляться, что дед никуда не ездил, никого не приглашал в гости и общался с друзьями только письмами. В трех книгах, которые, видно, сохранились от бабушки, все было совсем иначе: глупые кавалеры признавались в любви столь же неумным дамам, потом уходили на войну, после король жаловал поданным землю и награды, а затем все весело пировали, проливая мед и вино под стол. Еще у дам и кавалеров был нарочитый язык, которыми они назначали свидания и передавали тайные сведения: то цветами, то веером. На одной из засаленных страниц Матильда нашла картинку, на которой сидела хитрая девушка, кудрявая, как облачко, в многослойных юбках с невообразимыми бантами. "Помереть можно такое носить! Нет, пожалуй, мне тут и так весело, - убеждала Матильда сама себя, целясь метательным ножом в большой белый гриб, росший неподалеку от крыльца. - Подумаешь, нацепить юбку и пойти танцевать! Уж лучше поохотиться, и то больше толку". Гриб падал, испустив легкое облачко спор, разрубленный пополам.

Обычно она не промахивалась. Еще когда ей было семь лет, дедушка подарил ей маленькое ружье, сделанное под ее руку, и научил ее охотиться на белок. Белок Матильде было жалко, и она искупала свой грех тем, что сыпала им немного зерен. "Разве можно стрелять из ружья или фехтовать в таком платье? - недоумевала она всякий раз, когда вновь брала книгу в руки. - Чепуха!" А книгу Матильда доставала частенько, хоть и терпеть не могла читать.

Иногда ее беспокоили странные воспоминания, когда она листала страницы. Будто кто-то расчесывает ее волосы, а во рту что-то необыкновенно сладкое, и вокруг пахнет цветами, но так сильно и одуряюще, что у нее кружится голова. Удивительное ощущение любви и умиротворения, но всякий раз после него в душу вдруг проникал резкий холод, похожий на тот, что бывает лишь перед рассветом, и ей вдруг мерещились мокрые листья в лесу.

- Что со мной, дедушка? - спрашивала она у деда за ужином, после того, как осмеливалась поделиться этим странным чувством перемены. - Я как будто чувствую себя больной...

- Это все фантазии, - неизменно отвечал тот и всякий раз переводил разговор, но Матильда заметила, что он стал строже требовать от нее успехов, будь то фехтование или охота, и к концу дня она буквально выбивалась из сил и валилась в постель без единой мысли, и слугам приходилось заставлять ее переодеться на ночь.

Раз в неделю они играли с дедом в шахматы, и это было единственным развлечением в усадьбе. За игрой дедушка преображался и через час сосредоточенных размышлений о тактике и стратегии охотно начинал рассказывать о своей молодости. Чаще всего эти истории начинались так: "Помню я, был один поход...", и Матильда слушала его с жадностью, недоумевая и поражаясь, что на свете существуют огромные дома в несколько этажей, где-то простираются обширные луга и поля, а люди порой совсем отличаются от всех, кого ей приходилось знать. Особенно ее поражало и ужасало, когда дед начинал рассказывать о войне так обыденно и просто, что внутри у нее все холодело. Золото и кровь, смерть и честь, обычаи войны и великие люди - о, она бы отдала все, чтобы хоть одним глазком оказаться на поле боя и ощутить, каково это стоять в строю!

- ...он только успел это сказать, - гудел спокойно дед над расчерченной доской, - и вдруг ядро оторвало голову его соседу и разворотило морду офицерской лошади... То есть, мордочку, - запнулся он, - мордочку лошадке. Вот такой же, как здесь, - он с намеком показал на ее белого всадника.