Я положила трубку, не дождавшись ответа. Снова набрала номер мобильного, в нелепой надежде, что Иоганн, пока я говорила с его секретаршей, уже успел все-таки включиться.

– Ну давай же, давай, – умоляла я, пока устанавливалось соединение.

Но совершенно равнодушный голос сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети. И тогда меня затрясло по-настоящему. Желание говорить с Иоганном сделалось нестерпимым. Я снова выругалась, потом немного подумала, кому бы еще позвонить, но так и не пришла ни к какому решению. Оставалось одно – набрать Мириам. С нетерпением ожидала я гудка, мысленно приготовившись, что раздастся «занято», или никто не снимет трубку, но в конце концов услышала знакомый голос.

– Мартин Бекер.

– Мартин, привет! Это Зара.

– Супер-Зара! – провозгласил Мартин.

Он смаковал каждое слово, словно я и впрямь была супергероем. В порядке исключения я не обратила на его юмор никакого внимания.

– Можно поговорить с Мириам?

– Не знаю, получится ли, – ответил Мартин. Я совершенно отчетливо представила себе, как расплывается в кривой улыбке его лицо.

Обычно я очень терпеливо сносила все его выходки, но не сегодня. Меня буквально разрывало от желания с кем-то поговорить, причем немедленно.

– Она дома или нет? – спросила я, стараясь сохранять самообладание.

Мартин понял: мне не до шуток.

– Нет, Мириам ушла в магазин. А я сижу с детьми. У тебя все в порядке?

– Все замечательно. Просто думала ей кое о чем рассказать, но это терпит.

– Как хочешь, – сказал Мартин.

Я попрощалась и положила трубку. Стало трудно дышать. Я решила снова попытать счастья с мобильником Иоганна и на этот раз услышала прерывистые гудки. Вышла из дома в сад.

День раскалился еще больше, по небу лениво плыли редкие облака – предвестники хорошей погоды, я узнавала в них животных, которых видела сегодня в зоопарке: слоненка, тигра, белого медведя. Солнце ударило в голову, едва я вышла за порог, у соседей никакого движения, все окопались по домам, пережидая нестерпимую жару. Никаких визгливых подростков, гудящих в соседском бассейне, никакого тарахтения газонокосилки, никаких детей на качелях, подвешенных к ветвям вишни. Все, что я слышала, – тихое жужжание пчел, которые, перелетая с цветка на цветок, делали свое дело, их не могли вывести из равновесия ни жара, ни летние каникулы.

Меня настолько переполняли эмоции, что снова стало казаться, будто я вот-вот разорвусь. Желудок бунтовал, как давеча в зоопарке. Я уперлась ладонями в бока, наклонилась вперед, закрыла глаза, отсчитывая вдохи, почувствовала, как режущие позывы к тошноте отступили и осталось только легкое головокружение. Но тут в моей груди начало твориться что-то неладное: закипать, подниматься вихрем все выше и выше и, наконец, прорвалось. Мне стало смешно. Сначала я только тихонько хихикала, но потом смеялась уже во весь голос, как долго – да бог его знает.

Вдруг справа от меня, из-за забора, который отделял наш участок от старенькой соседки госпожи Тайс, раздался голос, и он заставил меня вздрогнуть. Госпоже Тайс за восемьдесят, это крепкая, прямая и довольно-таки чудаковатая старушка. Она не любит детей, за исключением Лео, и говорит, что с тех пор как стала вдовой, чувствует себя гораздо счастливее. Нет-нет, к мужу у нее нет никаких претензий, но просто некоторые люди созданы для одинокой жизни, и вот к таким она, мол, и относится. В ее доме всегда стоял наготове кошачий корм, для какого-нибудь голодного бродяжки, хотя вообще-то кошек у нее не водилось. Она не жаловала пироги, но регулярно их стряпала, просто потому, что любила запах свежей выпечки. Госпожа Тайс мне очень нравилась.

– Я так рада слышать ваш смех, что прервать его было бы грех, – сказала соседка.

– Здравствуйте, госпожа Тайс, – откликнулась я. – Как ваши дела, все хорошо?

– Да, потихоньку-полегоньку, все в норме, – ответила она, показывая мне маленькую корзиночку с малиной, которую, судя по всему, только что собрала. – Садовые работы держат меня в форме!

Она протянула мне через забор корзинку, я взяла одну ягодку и положила в рот.

– С ума сойти, – удивилась я. – Уже такие сладкие! Спасибо.

– Простите, как прикажете это понимать? – заартачилась госпожа Тайс. – Уж не смешите. Не одну, а больше берите.

Она прервалась на полуслове, казалось, что-то взвешивая, но потом возвестила:

– Вот, возьмите корзинку, вам с Лео на двоих. Я же знаю, как любите вы малинку!

– Это очень мило! Огромное вам спасибо, – искренне поблагодарила я. – Лео будет в восторге.

Госпожа Тайс махнула рукой и снова вернулась к работе в саду. Некоторое время я молча наблюдала за ней. Мы не родственники, но для Лео она как бабушка. Да и для меня тоже. С другими соседями она не особо зналась. Примерно год назад она решила для тренировки мозга изъясняться исключительно рифмованными фразами, и с тех пор ее слава тихой сумасшедшей в округе только укрепилась.

– Мой муж возвращается, – вдруг выпалила я. – Филипп жив. Его нашли!

Держать все это в себе сделалось невыносимо, и больше всего на свете мне хотелось выговориться, – так почему бы и не перед безумной госпожой Тайс? Старушка нахмурила брови, казалось, она решала для себя: верить или не верить. И очевидно, решила поверить.

– Батюшки-светы, радость-то какая! – продекламировала она наконец. И в ту же секунду, поняв, что по прошествии почти целого зарифмованного года не имеет права так запросто скатиться до прозы, добавила:

– Да как же ты узнала, дорогая?

– Меня известили, – ответила я. – Филипп жив. Он возвращается домой.

Сейчас я поняла, что в первый раз произнесла это вслух и что в эту секунду во мне что-то повернулось. Я начала всхлипывать, но потом вдруг разрыдалась и уже больше не могла остановиться. Госпожа Тайс молча смотрела на меня, – наверное, не знала, что сказать, или же не находила рифмы.

Через некоторое время я справилась с собой и извинилась:

– Простите. Я пойду. В доме много дел. Еще раз спасибо за вкусную малину.

По дому разливалась прохлада, меня все еще знобило. Я пошла на кухню, высыпала половину ягод в маленькую миску и поставила в холодильник, для Лео. Потом села на пол и одну за другой отправила в рот оставшиеся ягоды.

Лео смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Слова мои еще отдавалось эхом в комнате. Я много думала, как лучше сыну обо всем поведать. Где. И какие слова подобрать. «Твой отец», а может, «папа», «приедет» или «жив»?

Я изо всех сил старалась припомнить, какие чувства обуревают тебя в восемь лет. Как ты забираешься на самые высокие каштаны, не испытывая при этом ни малейшего страха, – тебе еще не приходилось сталкиваться со смертью, и ты не знаешь, что такое травма спинного мозга и паралич. Как вдохновенно и ни о чем не думая расшатываешь уже слабые молочные зубы, пока они не выпадут. Как копаешь крохотные могилки для птиц, которых нашел в траве, изготавливаешь миниатюрные надгробия и во время погребального обряда то строишь наигранно серьезную мину, то стыдливо хихикаешь, потому что на настоящих похоронах еще никогда не бывал. Ты все, везде и всегда делаешь бегом, потому что зачем ходить из пункта А в пункт Б, когда можно бегать.

– Папа приезжает, – повторил сын так, словно собирался распробовать эти слова хорошенько, а потом уже решить, как поступить дальше.

Отец был для него только мысленным образом, не более, одним из фантастических героев тех историй, которыми потчевала его по вечерам мама, сидевшая на краю кровати. Отец был героем из сказки, которого держали под замком среди черных значков, рассыпанных на белых книжных страницах.

Сейчас Лео совершенно сбит с толку, и нельзя его за это упрекать. Будь у меня больше времени. Больше времени, чтобы спокойно, без спешки все ему объяснить, чтобы он постепенно мог свыкнуться с этой мыслью. Но времени нам не дали – ни ему, ни мне.