Крейн не знал, сколько времени пробыл без сознания. Он очнулся от холода и пронзительного жалобного визга — Амбер запутался в пружинах и растяжках амортизатора. Крейн едва не засмеялся, но вдруг он осознал все, что произошло. Корабль взлетел, взлетел очень высоко, но, лишенный управления, не смог набрать необходимую скорость и преодолеть земное притяжение; видимо, теперь он падал, медленно, виток за витком.

В смертельном ужасе Крейн смотрел на Землю. Это была не Земля. Это было море пламени, на фоне которого змеились черные облака. Только у полюса оставалось белое пятно; потом и оно подернулось багровой дымкой.

Холлмайер был прав.

Крейну казалось, что корабль спускался бесконечно долго; огненное море блекло и гасло, Земля становилась безжизненно-черной… Разум Крейна отказывался осознать то, что случилось. Угасли миллиарды человеческих жизней, прекрасная зеленая планета превратилась в опаленное мертвое тело. Семья, дом, друзья — все, что составляло смысл и счастье его жизни — все превратилось в прах. Эвелина… О ней он не отваживался и подумать. Ему хотелось ринуться вниз вместе с ракетой и навсегда исчезнуть — исчезнуть и все забыть.

Но когда корабль вошел в плотные слои атмосферы, инстинкт самосохранения заставил его добраться до контейнера со всем необходимым для спуска. Почти автоматически он переоделся в спецкостюм, приладил парашют, рюкзак и открыл люк. Амбер заскулил. Крейн крепко обхватил руками здоровенную собаку и шагнул в пустоту. Там, высоко, гари в воздухе еще не было.

А здесь, на земле, с каждым вдохом в легкие набивается толченое стекло… или пепел…

Картины прошлого расплылись и рассыпались. Сознание рывком вернулось в настоящее. Настоящее держало его в тисках, заставляя сражаться за каждый вдох. И Крейн боролся, боролся как одержимый. А потом вдруг расслабился.

Такое уже бывало. Когда-то давным-давно он остановился, пытаясь собраться с мыслями, и пепел засыпал его с головой. Это было давно — дни, недели или месяцы назад. Тогда Крейн разгреб пепельный курган, который намел над ним ветер, и вылез на свет. Ветер улетел, и он снова пополз к морю.

Видения прошлого рассеялись в мертвом мире. Крейн закусил губу. Он слишком много и слишком часто вспоминает. Ему почему-то казалось, что если он очень постарается и хорошенько все вспомнит, то можно будет что-то изменить. Какой-то пустяк — и весь этот ужас перестанет быть реальностью. Помочь может только одно-единственное — все все вспомнят и пожелают одновременно… но больше же нет никого… остался я один… я — последняя жизнь Земли… я — последняя память Земли…

И Крейн снова пополз. Локти — колено, локти — колено… А потом вдруг увидел, что рядом ползет Холлмайер, но для него это всего лишь забавная игра: он громко смеялся и нырял в пепел, как веселый дельфин.

Крейн спросил:

— А зачем нам нужно море?

Холлмайер выдохнул клуб пепла.

— Спроси у нее, — он кивнул, указывая на кого-то по другую сторону Крейна.

Там была Эвелина. Она ползла сосредоточенно, целеустремленно, повторяя каждое движение Крейна.

— Там наш дом, — сказала она, — ты помнишь наш дом, дорогой? Он стоит высоко на скале. Мы хотели поселиться в нем навсегда. Дышать морским воздухом, по утрам купаться. Я была дома, когда ты улетел. А теперь ты возвращаешься в наш дом на берегу моря. Ты совершил свой изумительный полет и возвращаешься ко мне. Мы будем жить вдвоем — ты и я. Как Адам и Ева.

— Отлично.

Вдруг Эвелина подняла голову и пронзительно закричала:

— Стивен! Стивен! Берегись!

Неотвязное ощущение опасности резко усилилось. Не останавливаясь, он обернулся, но ничего, кроме бесконечной серой пустыни, не увидел. Он перевел взгляд на Эвелину, но ее не было — была только его собственная резкая тень. Но и тень тут же исчезла: солнечный луч убежал вперед.

Теперь страх ни на секунду не оставлял Крейна. Эвелина уже дважды предостерегала его, а она всегда оказывается права. Он остановился и решил понаблюдать за пространством позади себя. Если кто-то идет по его следу, он должен увидеть, кто, кем бы он ни был.

А потом пришла мучительная минута, когда все прояснилось, и эта ясность полоснула Крейна, словно острый нож.

Я схожу с ума, подумал он, воспаление перекинулось на мозг. Ни Эвелины, ни Холлмайера, ни неведомой опасности нет. Даже адские духи должны были погибнуть в пламени, охватившем планету. Никого, кроме меня, нет и не может быть. Есть я — в предсмертной агонии. Я умираю. Когда я исчезну, навсегда исчезнет все. Останется только серый мертвый пепел.

А какое-то движение позади Крейна все-таки было…

И вновь заговорил древний как жизнь инстинкт самосохранения. Крейн прижался к земле и притворился мертвым. Из-под полузакрытых век он всматривался в пустыню, хоть и был почти уверен, что это смерть шутит свои шутки. Приближалась новая стена дождя, но Крейн надеялся разглядеть, что там шевелится, прежде, чем все исчезнет за серой пеленой.

Вот оно. По пепельной пустыне медленно передвигалось серо-коричневое пятно. Крейну удалось за шумом отдаленного дождя расслышать шорох чьих-то шагов; удалось рассмотреть, как поднимаются в воздух легкие клубы пепла. Крейн осторожно нащупал в рюкзаке револьвер, одновременно пытаясь осмыслить происходящее.

Тем временем, серо-коричневое пятно приблизилось настолько, что, глянув на него еще раз, он все понял.

Амбер в ужасе бился у него в руках и убежал, стоило им коснуться земли…

— Это же Амбер, — пробормотал Крейн и приподнялся. Собака замерла.

— Ко мне, дружище! — крикнул он охрипшим голосом, — ко мне!

Крейн был вне себя от радости. Только сейчас он ощутил, в каком лютом одиночестве был все это время. Абсолютное одиночество в абсолютной пустыне… И вдруг оказалось, что его жизнь — не единственная на планете, есть еще одна, дружественная жизнь. Она — воплощение любви и преданности. И в нем снова воскресла надежда.

— Ко мне, приятель, — повторил Крейн, — иди, иди…

И осекся. Пес, ощерившись, попятился. Крейн увидел клыки и вывалившийся язык. От собаки остались кожа да кости. В сумеречном освещении глаза светились красноватым огнем. Машинально Крейн позвал Амбера еще раз — пес зарычал. От его рыка поднялось облачко пепла. Да он же просто голоден, подумал Крейн, сунул руку в рюкзак — собака снова зарычала — достал плитку шоколада, аккуратно снял бумажную обертку и фольгу и швырнул шоколад Амберу. Бросок получился неуверенным и слабым, шоколад не долетел до собаки. А она, как дикое животное, сначала застыла в нерешительности, потом осторожно подкралась к пище и жадно заглотила ее. Слизывая прилипшую к пасти пыль, собака продолжала красться к Крейну.

Ему стало страшно. Он чувствовал, что это уже не друг. От любви и преданности не осталось ничего. Любовь и преданность покинули Землю вместе с жизнью. А голод остался…

— Не может быть, — прошептал Крейн, — мы последняя жизнь на Земле, неужели мы сейчас бросимся друг на друга, и один из нас нажрется… Нет, невозможно…

Однако Амбер приближался. Он подбирался боком, обнажив в оскале белые острые зубы. И наконец, не обращая внимания на пристальный взгляд Крейна, с глухим рычаньем прыгнул.

Крейн, защищаясь от клыков, загородился рукой, но сила удара швырнула его назад, и вся тяжесть Амбера пришлась на его изувеченную ногу. Он закричал от боли и свободной правой рукой стал наносить слабые удары, почти не чувствуя, как левую рвут зубы. Потом, ощутив под собой что-то твердое, понял, что лежит на револьвере. Он обронил его, разворачивая шоколад.

Крейн вытащил из-под себя револьвер, моля Бога, чтобы спуск не оказался засоренным. В этот миг пес отпустил руку и попытался вцепиться в горло.

Крейн стрелял и стрелял, пока грохот не превратился в сухие щелчки. Перед Крейном лежал Амбер. По его телу, рассеченному пулями почти пополам, еще пробегала дрожь.