– Клубника!

Медсестра вытащила из упаковки шоколадку и разломила ее.

– Точно, варенье.

– Вера Васильевна, – укоризненно сказала врач, обращаясь к заведующей, – нельзя быть такой беспечной. Знаете же про свою аллергию!

– Так вчера в такой же коробке в круглых бонбошках были марципаны, – прошептала Никитина.

– Вот безобразие! – возмутилась Ксения. – Выходит, на фабрике не следят за тем, что куда суют. Сегодня здесь ягодный наполнитель, а завтра помадка. Вау! Да тут не клубника!

Я посмотрела на разломанную конфету.

– Вроде варенье.

– Да, но светлое совсем, почти прозрачное, не красное, – заметила медсестра. Затем тронула вытекшую массу пальцем и поднесла ее к носу.

– Ананас! Точно он. Ненавижу все с этой отдушкой. А производители сейчас ее повсюду суют.

– Еще банановый, – скривилась Ирина, – гаже которого ничего нет.

– Есть, – захихикала Ксения, – ананасовый.

Я повернулась к Вере Васильевне.

– На заморский фрукт у вас тоже аллергия?

– Только на клубнику, – еле слышно пролепетала Никитина.

– Значит, причина недомогания не конфеты, – сделала я вывод, – в них ананасовая начинка.

– Всегда носите при себе шприц с лекарством, – посоветовала Анна Семеновна. – Странно, что вас доктор не предупредил.

– Шприц со мной, – запричитала Никитина, – должен в столе лежать, но сейчас куда-то пропал.

Врач «Скорой» села на стул.

– Так… Ну-ка, давайте разберемся! У вас антигистаминный препарат пропал?

Заведующая развела руками.

– Да.

– Каким образом? – продолжала допрос врач.

Никитина задумалась.

– Ну… не скажу. Я им давно не пользовалась. Шприц был в коробочке в ящике стола. Крышку я не снимаю – зачем без надобности? А сегодня полезла за ним – а там пусто.

Анна Семеновна встала.

– Я обязана сообщить об этом в полицию.

– Что? – опешила Ирина.

Доктор показала пальцем на конфету.

– Ананас. А у больной аллергическая реакция на клубнику. Лекарство же испарилось. Тут ясно как день: кто-то решил устроить Вере Васильевне отек Квинке.

– Доктор, не впадайте в шизу! – засмеялась Ира. – Если намекаете, что конфеты отравлены, то зря. Мы с коллегами не очень-то друг друга обожаем, готовы спорить по любому поводу. Но вредить здоровью никто не решится. Здешний электорат исключительно языками машет. Или в крайнем случае бежит жаловаться заведующему. Травить кого-то не наш стиль.

– Простите, конечно, но я что-то не поняла, – тихо пролепетала Наталья Владимировна. – У Веры Васильевны аллергия на клубнику, и все о ней знают, Никитина же каждый день о своей болячке говорит. Вчера заведующая чуть Ларису из бухгалтерии не растерзала – та купила парфюм с ароматом клубники. Но почему ей от ананаса плохо стало? Она его спокойно ест. Более того, всегда берет йогурт с ним. Мы почти подруги, я ее вкусы отлично знаю.

Медсестра кивнула.

– О! Не в бровь, а в глаз вопрос. Возможно, психосоматика сработала: больная была уверена, что какая-то конфета с вредным для нее содержимым, откусила, ощутила на языке варенье, мозг тут же подсказал – клубника, аллергия. И получите отек Квинке. Один наш преподаватель на лекции как-то раз нагрел на глазах у будущих медсестер монетку, вызвал к себе студентку, велел ей на секунду закрыть глаза, живо подменил горячий кругляш на такой же холодный и велел девушке его взять. Та схватила денежку, вскрикнула, уронила. На пальцах у нее образовался ожог. Педагог объяснил: «Она была уверена, что монета раскалена, и получила травму от вещи комнатной температуры». С аллергией так же бывает. Никитина ощутила на языке варенье, решила, что оно клубничное – и ку-ку…

– А-а-а, ясно, – протянула Наталья Владимировна. – Интересно. Поучительно.

Доктор свела брови в одну линию.

– Недавно из этого кабинета увезли девушку, которой тоже плохо стало.

– Неудивительно, – перебила ее Ира, – Ленка ведь сожрала столько конфет. Я ее останавливала, а толку?

– Не нравится мне все произошедшее, – еще сильнее нахмурилась Анна Семеновна. – Как мой муж говорит: «Если отец в понедельник умер, грибков поев, а потом во вторник и бабушка лисичками отравилась, то к гадалке не ходи, это непростая ситуация».

– Супруг у нашей Анны Семеновны – лучший в России полицейский, – с жаром заявила Ксения. – Ас! Мастер! Летчик наивысшего пилотажа!

– Воздушный полицейский? – удивилась Вера Васильевна и громко икнула. – На самолете над Москвой летает?

Ира надула щеки, я стала отступать спиной к двери.

– Это было идиотическое выражение, – пояснила медсестра.

– Это точно, – изо всех сил пытаясь не рассмеяться, согласилась Бородулина. – Лучше и не высказаться, именно идиотическое выражение.

– Идиоматическое, – машинально поправила я.

– Чего? – жалобно спросила Наталья Владимировна.

Я осторожно нажала на дверь главным рабочим органом писателя – местом, на котором ему следует весь день сидеть, а не бегать незнамо где.

– Идиоматическое выражение – это фраза, о значении которой трудно догадаться, рассматривая значения отдельных слов, из которых она состоит, – объявила Ирина.

– Говорю же, идиотизм, – кивнула Наталья Владимировна, – чушь. Как можно понять предложение целиком, если не видишь смысла в каждом слове?

– Это как депутата слушать, – пояснила Бородулина.

Я изо всех сил толкнула дверь, очутилась в коридоре и выдохнула. Слава богу, все живы, Вере Васильевне сделали укол, и она пришла в себя, а Наталья Владимировна перестала рыдать.

И тут у меня зазвонил телефон.

– Вилка! Привет! – зачирикал знакомый голос.

– Валюша! – обрадовалась я. – Как дела?

– Супер, все отлично, – ответила Федякина. – Что вечером делаешь? Только не говори, что работаешь!

– Не стану, – пообещала я, – никаких планов нет.

– Может, Степа чего придумает? – продолжала Валентина. – Он на такие штучки мастер. Купит, скажем, билеты в театр.

– Нет, – возразила я, – мы с Дмитриевым решили пока не ходить на спектакли. Отправились смотреть «Вишневый сад» и увидели диво дивное: Фирса[4] играла актриса лет двадцати, которая ходила по сцене голой.

– Совсем без ничего? – поинтересовалась Валя.

– В стрингах, – уточнила я.

– Кстати, как только их носят? – удивилась Федякина. – Я пробовала пару раз – жутко некомфортно. И зачем вообще нужны трусики, которых, считай, нет?

– Тебя смутил только вид белья? – хихикнула я. – Голый двадцатилетний Фирс женского пола не удивил? Но эта девушка хоть была красивой. А вот Аню[5] изображал мужчина лет шестидесяти пяти.

– Тоже в трусах с ниткой на попе? – обрадовалась Валя.

– В кальсонах, – пояснила я, – низ прикрыт, а весь верх наружу. Поэтому в театр мы больше ни ногой. Сейчас, оказывается, модно переписывать классику и ставить ее авангардно. Кстати, Степан не в России, он в командировке в США.

– Исходя из услышанного, делаю вывод: ты вечером свободна! – заликовала Федякина.

Меня насторожил ее ничем не прикрытый восторг.

– А что?

– Вилка! Ты моя лучшая подруга!

Я подавила горестный вздох. Если у вас сначала настойчиво выясняют, как вы хотите провести вечер, а потом делают программное заявление насчет лучшей подруги, то следующим предложением окажется…

– Помоги, умоляю! – заныла Валентина.

Вот-вот, именно эти слова я и ожидала услышать. А путей к отступлению нет. Я попала в предусмотрительно поставленный Федякиной силок, она в курсе: вечер у меня ничем не занят, Степы в Москве нет.

– Выручи! – продолжала подруга. – Век благодарить буду!

– Ты еще в Индии? – поинтересовалась я.

– О боже… Да!

– Вроде хотела в среду вернуться. Чего задержалась-то? – удивилась я.

– Точно, прямо мечтала улететь, – рассердилась Федякина. – Но в этом жутком месте сломалась единственная лодка, на которой надо до аэропорта плыть, и они ее чинили. Чтобы я еще раз отправилась в эту глухомань? Никогда!!!