— Выходи, злой татарин, со мной на честный бой!

Не два ветра в поле слетались, не две тучки в небе сходились — сходились, слетались два удалые витязя, сломались в этой сшибке их острые копья, в куски рассыпались булатные мечи.

Сошли тогда витязи с коней, стали биться рукопашным боем; размахнулся Добрыня правой рукою, поскользнулась у него правая нога, упал Добрыня на сырую землю, и разрубил татарин грудь его белую, вынул из нее молодецкое, богатырское сердце.

Встал и Алеша, росой умылся, богу помолился, вышел из шатра — видит, стоит у шатра конь Добрыни, стоит невесел, копытом землю роет, очи потупил, тоскует по хозяине.

Поскакал тогда Алеша к татарскому шатру, видит он — лежит Добрыня в чистом поле убитый; очи ясные закатились, опустились руки сильные, на груди запеклась богатырская кровь.

Кричит Алеша:

— Злой татарин-бусурманин! выходи со мною на честный бой!

Отвечает татарин:

— Худо тебе, Алеша, бороться со мною, из твоего рода все в бою не крепки, — не устоишь и ты!

— А ты, молодец, не хвались раньше времени, хвались потом, как одолеешь меня в бою.

Но в бою одолел Алеша татарина; уже заносит меч свой, чтобы срубить ему голову, как откуда ни возьмись прилетает черный ворон и говорит Алеше:

— Послушайся меня, добрый молодец, не убивай татарина; слетаю я за синее море, принесу тебе мертвой и живой воды. Вспрыснешь ты Добрыню мертвой водой — срастется его белое тело, вспрыснешь живой — очнется добрый молодец.

Послушался Алеша ворона. Принес ворон живой и мертвой воды, и ожил Добрыня, а татарина богатыри отпустили на волю.

Вот проснулся Илья Муромец, росой умылся, богу помолился, оглянулся кругом, видит старый казак — на том берегу Сафат-реки собралась несметная татарская сила, столько силы, что ни на коне ее не объехать, серым волком не обежать, черным вороном не облететь.

Закричал Илья громким голосом, собрал своих названых братьев; сбежались витязи, сели на добрых коней, все врубились в силу татарскую. Долго бились витязи и одолели татарскую силу: кого конем потоптали, кого мечом порубили, и разгорелось в богатырях молодецкое их сердце, расходились могучие руки; стали они похваляться:

— Одолели мы татарскую силу; руки у нас еще не притомились, кони не утоптались!

И сказал Алеша безрассудное слово:

— Не только с татарской силой мы можем справиться, но справились бы и с нездешней силою, если б вышла против нас такая сила.

Не успел Алеша кончить своей речи, а сила небесная тут как тут: явилось двое воинов; лица у них светлые, как день.

И говорят воины русским витязям:

— Давайте померяемтесь с вами силою, не смотрите на то, что нас двое, а вас семеро.

Не угадали витязи, кто явился перед ними, как ударил Алеша одного воина с размаху по голове, разрубил его надвое и видит дивное диво: вместо одного — перед ним двое воинов; разрубил он обоих — и стало воинов четверо.

Кинулся в битву Добрыня; порубил воинов и видит чудное чудо: из каждого воина стало два.

Прискакал Илья Муромец, ринулись в битву и другие богатыри: чем больше рубят, тем больше прибывает у противников их силы; утомились тут у богатырей могучие руки, притоптались добрые кони.

Страх взял богатырей; в первый раз бросились они бежать от врага… Побежали укрыться в каменные горы, в темные пещеры. Только — неслыханное дело! Как подбежит к горе богатырь — так и окаменеет; и все до одного превратились могучие богатыри в белые горючие камушки.

И перевелись с тех пор витязи на святой Руси, только не замолкла, не потемнела их слава, и поют поныне деды внукам славные песни об их великих подвигах, о верной их службе Солнышку-князю и всему народу христианскому.

Сидит царь Азвяк Таврулович у себя в Большой Орде на золотом стуле, алым бархатом крытом, суд держит, расправу творит, костылем своим по виновным помахивает, послушных слуг своих награждает.

И подарил Азвяк трем своим шурьям по русскому городу: Василья посадил княжить на Плесу, Гордею пожаловал Вологду, а Ахрамея послал в Кострому.

Только одному своему любимому шурину Щелкану не дал Азвяк никакого города, так как Щелкан не случился в эту пору в Орде: ездил он за синие моря, в литовские страны собирать с народа жестокие дани: брал он с князей по сту рублей, с бояр по пятидесяти, с крестьян по пяти рублей. У которого денег нет, у того дитя возьмет, у кого дитяти нет, жену в плен увезет, у кого жены нет — того самого навек в Орду увезет, измучают его татары непосильными вековечными работами.

Воротился Щелкан домой с богатыми данями: конь под ним в сто рублей, седло в тысячу, узде и цены нет, потому что она — жалованье царское.

Узнал Щелкан про ханские подарки и говорит Азвяку:

— Царь Азвяк Таврулович, слышал я, что раздарил ты своим шурьям стольные русские города, дай и мне Тверь старую, богатую, отдай мне под начало двух тверских князей, двух удалых Борисовичей.

Отвечает Азвяк:

— Хорошо, любимый мой шурин! я тебя пожалую богатой Тверью, только не даром, а вот если ты заколешь своего любимого сына, наполнишь большую чашу его младенческой кровью и выпьешь ее, тогда пожалую тебя Тверью.

И Щелкан заколол своего сына и выпил чашу его крови.

Поехал Щелкан в Тверь, стал судьею над народом, над двумя удалыми Борисовичами. Был он судьею неправым, надо всеми боярами насмеялся, измучил народ поборами. Невмочь стало тверитянам от такого судьи, собрались старые посадские люди, поговорили между собою, сложили на Щелкана жалобу и пошли к удалым Борисовичам с просьбою:

— Вступитесь за нас, наши добрые князья!

Собрали князья богатые дани: серебра, золота, скатного жемчуга, пошли к Щелкану с поклоном просить его:

— Будь нам судьей справедливым и милостивым.

Зазнался Щелкан, зачванился, принял Борисовичей не как князей знатного, славного рода, а как своих последних слуг.

Разгорелось сердце у молодых удалых князей, не вытерпели они кровной обиды, бросились на Щелкана: один ухватил его за волосы, а другой за ноги — да и разорвали его пополам.

Так умер Щелкан позорной смертью, никто за него не вступился, никто не наказал удалых Борисовичей за смерть злого Щелкана.

То не солнце красное засияло на синем небе — воцарился в Москве Грозный царь, Иван Васильевич.

Созвал однажды Иван Васильевич на почестный пир своих князей, и бояр, и могучих опричников; хорошо угостились гости, языки у них поразвязались, порасхвастались они кто чем: кто хвалится селами с приселками, кто городами с пригородами, умный хвастает родом-племенем, глупый — женой- красавицей…

Вставил и Иван Васильевич в речь гостей грозное свое слово:

— Есть и мне чем похвалиться: царскую свою власть вынес я из Царь-града, на себя надел я царскую порфиру, взял в руки царский посох — всякую измену повырву я с корнем по всей Руси!

Не солнышко проплывает красное, не скатный жемчуг рассыпается — ходит по царской палате молодой Иван-царевич, услыхав родительские слова, посмеивается:

— Государь мой батюшка! Не вывести тебе измены из каменной Москвы, сидит с тобой измена за одним столом, одним ты хлебом с ней делишься, одно и то же с тобой она платье цветное носит.

Разгорелось сердце Грозного царя: не труба золотая вострубила — раздался его грозный голос:

— Подай сюда измену — прикажу срубить ей голову!

— Государь! вижу, сказал я неразумное слово, — отвечает Иван-царевич, — как назову измену? жаль мне твоего изменника, а на себя покажу — казнишь ты меня лютой казнью. Делать нечего, назову твоего ослушника, родного моего братца Феодора Ивановича. Когда брали мы с тобой стольный город Москву, ехал ты, господин, с краю, а я с другого, Феодор Иванович был посредине; мы с тобой ехавши казнили людей да вешали, а брат Феодор посылал вперед послов, чтобы могли вовремя скрыться виновные; все они по домам попрятались, в чистое поле поразбежались и схоронили от тебя измену.