Новость эту профессор узнал от мистера Арлингтона. Мистеру Арлингтону нельзя было задержаться ни на мгновение, так как обед у них — ровно в двенадцать, а осталось всего десять минут, — но он, видно, поддался на искушение. Начиная с четверга, завтракают в «Мэнор-Хаусе» теперь ровно в шесть; при этом вся семья полностью одета, а во главе стола восседает миссис Арлингтон. Если профессор не верит, пусть придет в любое утро и убедится сам. Профессор, как видно, поверил мистеру Арлингтону на слово. К шести-тридцати каждый занят своим делом, а миссис Арлингтон — своим: главным образом, следит весь остаток дня, чтобы никто не сидел сложа руки. В десять — отбой и все в постели; и большинство из них только рады там оказаться. «Все правильно; держит нас всех по струнке,» — таково было мнение мистера Арлингтона (дело было в субботу). Этого как раз и недоставало. Не насовсем, быть может; есть и свои минусы. Деятельная жизнь — присмотр, чтобы у всех остальных была деятельная жизнь, — не сочетается с безграничной приветливостью. Особенно поначалу. Свежеприобретенный пыл: можно было ожидать, что он выйдет за рамки осмотрительности. Не стоит его охлаждать. Поправки можно внести позднее. В общем и целом, взгляд мистера Арлингтона был: рассматривать это почти как ответ на молитву. Воздымая глаза к высшим сферам, мистер Арлингтон задержался взглядом на церковных часах. Это побудило мистера Арлингтона, не мешкая больше ни минуты, возобновить путь домой. На углу переулка профессор оглянулся и увидел, как мистер Арлингтон припустил рысцой.

По-видимому, здесь и пришел конец профессору как здравомыслящему и разумному члену современного общества. В тот момент он уверен не был, но теперь ему стало ясно: настаивая на том, чтобы Мальвина проверила свои силы, если можно так выразиться, на несчастной миссис Арлингтон, он делал это с убеждением, что результат восстановит у него душевное равновесие. То, что Мальвина взмахом палочки (или в чем там у нее состоял фокус-покус) сможет превратить неисправимо праздную и расхлябанную до сей поры миссис Арлингтон во что-то вроде Ллойд-Джорджа[166] в женском обличье, в расчеты его отнюдь не входило.

Забыв про обед, он бесцельно бродил по округе, не возвращаясь домой до раннего вечера. За ужином он вел себя довольно беспокойно и нервно: «сидел как на иголках», по свидетельству маленькой прислужницы. Раз он стрелой выпрыгнул из кресла, когда служанка случайно обронила столовую ложку; и два раза опрокинул соль. Именно за столом, как правило, отношение к Мальвине у профессора бывало самым скептическим. В фею, способную уплести довольно увесистый ломоть мяса и два куска пирога, поверить было не так-то просто. Сегодня вечером у профессора никаких затруднений не возникало. Белые дамы никогда не прочь были попользоваться гостеприимством смертных. Должно быть, всегда имела место определенная приспособляемость. С той роковой ночи своего отлучения Мальвина прошла, надо полагать, чрез всяческие испытания. Для нынешних целей она приняла образ jeune fille[167] двадцатого века (нашей эры). Отдать должное отличной кухне миссис Малдун, а также бокалу доброго легкого кларета естественно шло этому образу.

Похоже, он ни на мгновение не мог выбросить из головы миссис Арлингтон. Не раз, когда он исподтишка кидал взгляд через стол, ему казалось, будто Мальвина смотрит на него с насмешливой улыбкой. Должно быть, это какой-то бесовитый дух подтолкнул его. Тысячи лет Мальвина вела (по крайней мере, насколько было известно) исправленное и безупречное существование; подавила и оставила свою фатальную страсть к переменам — в других людях. Каким безумием было оживить все это! И нет теперь под рукой королевы Гарбундии — ее обуздать. Когда профессор чистил грушу, у него появилось отчетливое ощущение, будто он превращается в морскую свинку — курьезное чувство сжимания в ногах. Впечатление было настолько живым, что профессор невольно выскочил из кресла и побежал посмотреться в зеркало над сервантом. И даже тогда не испытал полного облегчения. Возможно, дело было в зеркале. Оно было очень старое: такое с маленькими позолоченными шариками по всему периметру, — и профессору показалось, будто нос так и вырастает у него из лица. Мальвина выразила надежду на то, что он не заболел внезапно, и спросила, не может ли она ему чем-нибудь помочь. Он настоятельно умолял ее не думать об этом.

Профессор обучил Мальвину игре в криббидж, и обычно по вечерам они играли партию-другую. Но сегодня вечером профессор был не в настроении, и Мальвина удовольствовалась книгой. Особенной любовью у ней пользовались старинные летописцы. У профессора их стояла целая полка, многие — в оригинале на французском. Сделав вид, что тоже читает, он услышал, как Мальвина разразилась жизнерадостным смехом, и пошел взглянуть ей через плечо. Она читала историю о своей собственной встрече с владельцем оловянных рудников — пожилым господином, недолюбливавшим поздние часы, — которого она превратила в соловья. Профессору пришло в голову, что до случая с Арлингтонами упоминание об этом случае вызвало бы у нее стыд и раскаяние. Теперь же она, по-видимому, находила его забавным.

— Глупый трюк, — заметил профессор. Говорил он с изрядным пылом. — Никто не имеет никакого права расхаживать и превращать людей. Переворачивать с ног на голову то, в чем он совершенно не разбирается. Абсолютно никакого права.

Мальвина подняла глаза. Легонечко вздохнула.

— Ну да — если в свое удовольствие или в отместку, — отвечала она. Тон ее был полон кротости. Была в нем и нотка самоупрека. — Конечно, это очень неправильно. Но переделывать их для собственного же блага… По крайней мере, не переделывать, а исправлять.

— Маленькая лицемерка! — пробормотал про себя профессор. — Она опять вошла во вкус своих старых трюков, и одному Богу теперь известно, на чем она остановится.

Остаток вечера профессор провел роясь в своих справочных материалах в поисках последних сведений о королеве Гарбундии.

Тем временем случай с Арлингтонами стал известен всей деревне. Двойняшки, по всей вероятности, не сумели сохранить дело в тайне. Уволенная Джейн зашла к миссис Малдун изложить свою версию событий, произошедших в четверг вечером на кухне у Арлингтонов, и миссис Малдун, в предчувствии грядущих событий, могла бессознательно сделать какие-то намеки.

Мэриголды встретились с Арлингтонами в воскресенье после утренней службы и обо всем услышали. То есть, встретились они с мистером Арлингтоном и остальными детьми; миссис Арлингтон с двумя старшими девочками уже побывала на раннем причастии в семь. Миссис Мэриголд была хорошенькой, «пушистенькой», обаятельной маленькой женщиной на десять лет моложе своего мужа. Совершенной дурочкой она быть не могла, а то бы она об этом не догадалась. Мэриголду, восходящему политику, следовало, конечно, обвенчаться с женщиной, которая смогла бы стать ему помощницей; но он, судя по всему, влюбился в нее через ограду монастыря в нескольких милях от Брюсселя. Мистер Арлингтон не был регулярным посетителем церкви, но на этот раз почувствовал себя в долгу перед Создателем. Он все еще был влюблен в жену. Но не слепо. Позднее могла понадобиться направляющая десница. Но сперва надо дать новому зерну пустить корни поглубже. Назначенные ранее встречи требовали от Мэриголда вернуться в воскресенье во второй половине дня в город, и часть дороги до станции миссис Мэриголд прошла вместе с ним. По дороге домой через поля она нагнала двойняшек Арлингтон. Позже она зашла в коттедж и поговорила с миссис Малдун о Джейн, которой, как она слышала, требовалось место. Перед самым закатом солнца доктор видел, как она взбирается по тропке к Кроличьим норам. Мальвины в тот вечер за ужином не было. Когда она вернулась, то казалась весьма довольной собой.

Спустя несколько дней — быть может, на следующей неделе; точной даты, по всей видимости, уже не восстановить, — профессора навестил член парламента Мэриголд. Они побеседовали о тарифной реформе, а затем Мэриголд встал и проверил, плотно ли затворена дверь.