"Один я здесь, как царь воздушный,

Страданья в сердце стеснены... "

Не осталось ничего, чем бы он мог наслаждаться так самозабвенно как раньше. Всё что осталось Красовскому - это тягостно пялиться в окошко, из своей грязной комнатушке на цокольном этаже, на ноги прохожих. Днём и ночью. Днём и ночью. Порой он долго вышагивал из угла в угол, потом садился на кровать (ложился он, только нуждаясь во сне; клещ затруднял подъём) и куковал, таким образом, час за часом. Сон шел редко. А если и находил, то начинался всегда с кошмаров и потом эти кошмары продолжались наяву.

"Один, один остался я... "

На вторую седмицу своего остракизма в квартире отключили электричество. Харчи заплесневели; в холодильнике поселились черви - соседи сгнивших овощей и протухшего мяса; Красовский слышал и порой слушал, как ворошились личинки. "Им там тесно, наверное" - иногда думал он.

Время шло к ночи. Он лежал на кровати, содрогаясь от холода под засаленным одеялом, погруженный в мысли. "Один-одинешенек. Один, но и не один. Одиночество вдвоём", - бессвязные мысли копошились в уме Красовского, как те черви за дверцей холодильника.

На улице взошла луна. Красовский поднимается с постели, встает на давно немытые ноги, роется в ящике стола, достаёт альбом и идёт на кухню. Включает конфорку, мерно зашипели синие языки пламени. Красовский открывает альбом с фотографиями, достаёт одну, подносит к огоньку, воспламеняет; на стенах бесшумно затанцевали тени. Фотография младенца Красовского тлеет и падает в раковину. Солнце, море, двое мальчуганов улыбаются сидя у песочного за́мка, им очень весело; а потом их охватывает пламя и всё увядает. Тоненький альбом-книжка не был заполнен даже и наполовину. Запечатленные воспоминания вспыхивали и угасали один за другим, один за другим, превращаясь в пепел на дне грязной раковины...

Красовский стоит у зеркала, просто так, не зная зачем, под покровом темноты. Он всматривается в мутную гладь. И бьет. Кулак врезается в стекло на уровне живота. Удар другой рукой чуть выше. Осколки - большие и мелкие - падают под ноги и на ноги. Никакой злости, никаких слёз, никаких мыслей. Ничего. Только звук бьющегося стекла. Красовский поднимает руки над головой (над клещом) и ударяет. Мелкие осколки впиваются лицо, крупные проходят по шее. Голые ноги топчутся по стеклу; растекается лужа. Он смиренно опускается на колени и ждёт. Бархатная лужа, в которой он сидит сгорбленным, горемычным, продолжает разбухать. Последней мыслью Саввы Красовского было: "до последней капли".

Франц Кафка.

Ф. И. Тютчев. Silentium!

'Одиночество в любви'. Д. Мережковский.

'Одиночество'. М. Лермонтов.

'Один, один остался я'. Александр Пушкин.