Снова поцелуй, будто адова метка. Гай сам обхватил Робина за шею, кидаясь в это безумие, как в омут. А потом разбойник исчез, словно растворился среди арок, теней и промозглых переходов.

Гай дрожащими руками расправил одежду, затянул шнуровку рубахи. Его бил озноб, такой сильный, что зуб на зуб не попадал. Но более всего тревожило то, что неудовлетворенное желание было невозможно скрыть. Почему он сразу не надел котту? Теперь придется пробираться в спальню обходными путями. Проклятье!

— Сэр Гай! — снова голос стражника, чтоб его черти забрали в преисподнюю.

Гисборн в изнеможении сполз по стене, пытаясь загасить бушующий в теле огонь. Вдохнуть, выдохнуть. Господь милосердный, за что?! За что всё это?..

Гай вошел в зал и с невозмутимым видом проследовал на свое место. Котта благополучно скрывала возбуждение, а по припухшим губам он небрежно похлопывал перчаткой, притворяясь, будто зевает. Шериф что-то говорил принцу Джону, который нетерпеливо постукивал пальцами по подлокотнику. И того, и другого рыцарь предпочел бы сейчас увидеть там же, где злосчастного стражника.

— Вы изволили посылать за мной, ваше высочество? — обычное холодное высокомерие сейчас давалось ему ценой неимоверных усилий. — Прошу меня простить, я задремал.

— Да, сэр Гай, — принц Джон махнул рукой и откинулся на спинку кресла. — Расскажите-ка мне еще раз, что произошло в Шервуде и как вы намерены исправлять свои промахи.

Нахлынула глухая, тянущая злость. Гай подавил желание опустить на макушку брата короля тяжелый кувшин, кивком велел пажу наполнить кубок, отпил вина и только после этого заговорил. Собственный голос показался ему чужим и звучал будто издалека. Идея, как заманить Гуда в ловушку и захватить его, возникла еще в лесу, но теперь слова застревали в глотке и приходилось через силу выталкивать их наружу. Голова раскалывалась от боли, а сердце — от противоречивых чувств. Перед глазами то и дело всплывал шалый взгляд Робина, губы всё ещё хранили вкус его поцелуев. Такой пытки и врагу не пожелаешь. Собрав в кулак жалкие крупицы контроля, Гай постарался как можно скорее покончить с рассказом, после чего, сказавшись больным, ушел к себе.

Близился вечер. Гай под предлогом того, что нездоров, не стал спускаться вниз, а велел слуге подать ужин в покои. Тот поспешил исполнить приказ, и вскоре по комнате поплыл соблазнительный аромат густо поперченной и сдобренной чесноком баранины. Однако аппетита не было, и к мясу Гай даже не притронулся.

Стащив котту, он рухнул ничком на кровать и со стоном уткнулся лицом в подушку. Кожа в тех местах, где ее касался Робин, до сих пор горела, словно его заклеймили. Хотелось стереть все воспоминания о сегодняшнем дне и о том, что грызло изнутри, как злой пёс грызёт кость. Со стороны окна раздался шорох. Гай вздрогнул, хотел подняться, но между лопаток легла сильная рука, прижала к постели.

— Тихо, не дергайся, — вторая рука скользнула по затылку, пальцы зарылись в волосы, то ероша, то приглаживая, и от этой осторожной ласки у Гая перехватило дыхание. — Не мог я уйти. Не мог не сказать тебе…

— Что тебе нужно? — ему хотелось плакать и кричать, как иной раз в детстве, но многолетняя привычка сдерживать эмоции взяла свое, и голос прозвучал ровно, даже безжизненно. Все-таки он уже давно не ребенок и не может позволить себе ничего такого. Хватит того, что уже позволил, подпустил, поддался. — Зачем ты пришел? Зачем терзаешь себя и меня? Мы враги, этого не изменить.

Он наконец вывернулся из-под рук Робина, сел и натолкнулся на пронзительный взгляд, от которого внутри все сжималось. Будь оно проклято…

— Так что тебе нужно?

Вместо ответа Робин молча притянул Гая к себе и поцеловал, но на этот раз не зло и яростно, а нежно, как невинную девицу.

— Вот что сейчас важно, — голос его был болезненно спокоен, сродни умащенной и слабо ноющей ране. — Важно для тебя и для меня, Гай. Я ничего не делаю наполовину. И любить наполовину не умею. И ненавидеть тоже.

Он провел ладонью по щеке рыцаря, неотрывно глядя в серые глаза, обычно колючие, холодные, а сейчас подернутые дымкой от непролитых слез. Потом резко отстранился, вскочил с кровати и направился к окну.

— Гуд… Робин.

Тот замер, спина напряглась, словно в ожидании удара.

— Что, Гай?

— Не приходи на турнир лучников, — он одним выдохом рассек гордиев узел чувств. — Сам не приходи и людям своим запрети соваться в город.

Робин медленно повернулся и шагнул к нему. Гай выпрямился, кусая губы.

— Я приду, — пообещал Робин, и в его улыбке Гисборн прочел свой приговор.

========== Часть III. Исступление ==========

Лестница в преисподнюю, к самому жуткому кошмару его жизни. После бессонных ночей кружилась голова, и Гай несколько раз приваливался к стене, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать цветные пятна. Он трижды хотел повернуть обратно, но тело словно само двигалось вперед.

«Я приду, Гай!»

Он сжал кулаки. И ведь пришел! Пришел, лесной дьявол, чтобы неминуемо сдаться в руки того, кто честно сказал ему не появляться на турнире. Будь ты проклят, Локсли, за что ты так со мной!

Стражник при виде господина побледнел и поспешно сунул в карман флягу с вином. Сэр Гай держал своих людей в ежовых рукавицах, а за выпивку нарушителю светила дюжина плетей на конюшне.

— Все тихо, милорд, разбойник не буянит, — суетливо забормотал тот, пожирая рыцаря преданным взглядом. — Наконец-то вы избавите Ноттингем от этой напасти.

— Иди наверх и передай, чтобы никто не смел сюда соваться, — сухо приказал Гай. Он заметил флягу, но сейчас его больше заботило, чтобы охранник поскорее убрался.

Стражник чуть ли не бегом рванул по лестнице, мысленно обещая себе сегодня же пожертвовать шиллинг на алтарное покрывало. Про Гисборна ходили жуткие слухи, очень похожие на правду. Сэр Гай, конечно, рыцарь благородный и красивый, но как вспомнишь охоту, когда он остановил волка в броске и ударом латной рукавицы размозжил зверю голову… Или когда на пиру в честь его высочества голыми руками вырвал глотку убийце, переодетому менестрелем. Так что одними плетьми дело могло не закончиться.

Ключ со скрежетом повернулся в замке, и Гай толкнул дверь. Пахнуло затхлостью и вонью гнилой соломы. Он шагнул в каменный мешок, всмотрелся в сумрак, разгоняемый светом факела. Снова ступени — спуск в ад, где его ждет Сатана в обличье Локсли. Первая, вторая, третья…

— Здравствуй, Гай, — узник, сидящий в оковах у стены, даже не открыл глаз. — Зачем пришел?

Гисборн застыл, ноги будто приросли к полу.

В ночь перед турниром Гай не мог уснуть. Он ворочался, страдая от духоты, проклинал знойное лето и слуг, которые не сняли полог. Сбросив камизу, он нагим метался по мокрой от пота постели. Успокоения не находило ни измученное тело, ни томящееся тревогой сердце.

«Я приду, Гай!» — снова и снова раздавалось в затуманенном сознании. Мерещились чужие властные губы на губах, сильные руки на плечах, и это срывало последние оковы сдержанности.

— Отстань… — едва слышно пробормотал Гай и против воли скользнул ладонью вниз, обхватил наполовину вставший член. Тянущая темная жажда с каждым движением превращалась в сладостную судорогу. Представить, что это рот Локсли, мягкий и влажный, его горячий язык, представить, что это он там, внизу… Гай закусил край подушки, чтобы заглушить стон, царапал свободной рукой покрывала и волчьи шкуры. От сумасшедшего болезненного наслаждения мутилось в голове, а в груди разливалась омерзительная легкость. Потом было ощущение бесконечного взлета и безумного падения, а много позже — липкая теплая влага на животе, он нащупал её дрожащими пальцами.

Звяканье кандалов выдернуло Гая из оцепенения. Он одолел оставшиеся ступени и вставил факел в держатель. Вытер вспотевшие ладони о бедра.