Вспыхивают горячим светом «юпитеры», включают мотор, важняк дает знак прокуро-ру-криминалисту. Воспроизведение записывается на видеопленку.
— Здесь, на кухне… — Спрашивает Норкунас. — тоже находились удары? Как это проис-ходило?
— Абай говорил «Бейте!»… — Голос обвиняемого тускл. — Мы били…
Он так и не может понять, как из друга и почитателя киноактера стал его убийцей.
— Кто конкренно?
— Я бил. Мой товарищ по карате. Еще Вострецов. Иногда Мирза. Потом Абай говорил «Хватит!» Мы отходили от него. Пили чай.
— Нигматулин сопротивлялся?
— Нет.
— Вы отдавали себе отчет в том, что происходит?
Долгая пауза. Следует ответ:
— Я верил в Абая. Он гуру. В учителе нельзя сомневаться, иначе все учение насмар-ку. Гуру знает что делает. Я думал, что он не допустит непоправимого.
— Придайте, пожалуйста, манекену позу, в которой находился Нигматулин…
У двери на полу — диковатая, величиной с нормальную женщину, кукла в тренировоч-ных штанах, видавшем виде сатиновом халате, прошивной белокурый парик ее растре-пан. Это идея Норкунаса — заимствовать для следственного действия манекен на шарни-рах в Службе спасения на водах.
— Руками он прикрывал лицо…
— Покажите, как вы наносили удары…
Каратист показывает. Нехотя, медленной, вялой рукой.
— Ногами тоже били?
— Да. Но мы сняли обувь…
— Абай тоже?
— Все, кроме Абая. Он не снял ни пальто, ни перчаток. Ходил, засунув руки в карма-ны.
— Он тоже наносил удары ногой?
— Да. Талгат уже лежал неподвижно… И вдруг… — Теперь он словно отрывает каждое слово от сердца. — Абай разбежался и ударил… Как по мячу. И тут все поняли. Это убий-ство. Хозяева бросились из комнаты…
Те же вопросы Норкунас задал перед тем и организатору преступления во вновь отстроенном, как мне показалось, следственном изоляторе УКГБ по Литовской ССР, где в то время находился Абай.
Красивый, с приятным несколько высокомерным спокойным лицом азиат кутался в куртку — в тот день с утра помыл голову, боялся простудиться. Волубаев отвечал уклон-чиво — «забыл», «не знаю»… Закон бессилен против уловок этого типа. Отвергнуть их в состоянии, пожалуй, мог бы только суд присяжных…
— Но вы наносили удары Нигматулину? — Спрашивает Норкунас.
Но Абая так просто не возьмешь. Гуру не испытывает ни стыда, ни раскаяния.
— Не помню. Я уже сказал.
— А кто находился рядом с вами?
— Не заметил.
— Может, Мирза?
— Не знаю. Я плохо чувствовал себя весь вечер и ночью тоже. Принимал таблетки… — Абай косится на окно, оттуда беспрестанно доносятся гудки машин-совсем близко оживленный перекресток. — Ничего не могу сказать…
Остальные обвиняемые откровеннее своего гуру.
Важняк допрашивает их в старой неблагоустроенной тюрьме «Лукишкес», построен-ной еще при русских царях.
Наполненный стуком, громкими криками арестантов, лязганьем металла следст-венный изолятор производит гнетущее впечатление на посетителей, что же должны чувствовать в нем подследственные…
Я сужу по Мирзе. Маленький запуганный человечек…. Уголовники быстро просекли, что их сокамерник — обычный сельский дурачок, необладающий никакими исключитель-ными способностями. В камере над ним постоянно и довольно зло подшучивают.
Следователю Мирза рассказывает обо всем, как на духу, простодушно и охотно:
— Молиться я не умею, поэтому на кладбище только делал вид, что бормочу молитвы. Научился нескольким арабским словам, которые повторял для людей. Когда Абай прие-хал на Султан Уас Баба, с ним было еще несколько человек. Он поговорил со мной на нашем языке, остальные ничего не понимали. Абай задал два-три вопроса из Корана и убедился в том, что я ничего не знаю. Он — умный человек, грамотный. Я признался, что бродяга, обманываю людей…
Норкунас уточняет:
— Таким образом перед первой поездкой в Москву Абай уже знал, что вы не экстра-сенс?
— Знал.
— И Талгат Нигматулин?
— Нет, он не знал. Он до конца думал, что мы необыкновненные люди…
— Даже, когда его убивали?
— Да… — Он умолкает.
Суд
Верховный Суд Литовской ССР, рассматривавший дело Абая Волубаева, Мирзы Ку-рбатбаева, Владимира Вострецова и других, проходил в обстановке обструкций, кото-рые время от времени устраивали истеричные литовские и русские поклонницы Абая. В зале суда звучали такие слова, как буддизм, телекинез, неисследованные биологиче-ские и психические возможности человека… Но судьи не дали вовлечь себя в фило-софские споры и осудили исполнителей преступления, совершенного с особой жесто-костью — длительностью и причинением тяжких мучений-как обычных уголовников.
За «убийство с целью мести за отказ Т. Нигматулина от участия в избиении Вален-таса путем нанесения ему не менее 119 ударов кулаками и ногами в голову, в грудь… с последующими переломами 4 ребер правой стороны груди и костей носа с кровоизлия — нием под мягкую оболочку мозга…». Абай был приговорен к 15 годам колонии усиленного режима с отбыванием первых 10 лет в тюрьме, Мирза — к 12, Вострецов осужден на 13 лет… К разным срокам наказания были приговорены остальные.
Суд вынес частное определение в отношении членов Союза писателей СССР Вален-тина Сидорова и Анатолия Софронова, по существу, создавших преступникам имедж ученых и оказывавших содействие в популяризации явлений, непроверенных наукой.
Остался все же вопрос, на который не ответил Верховный суд и который задает себя каждый, знакомящийся с обстоятельствами убийства актера.
Почему выдающийся спортсмен, чемпион по карате, который мог легко справить-ся со своими физически маломощными противниками, не оказал ни малейшего сопро-тивления? Ведь ни на одном из убийц не было обнаружено даже царапины…
Ответ Венеры Нигматулиной категоричен:
— Мой муж был физически тренирован, занимался разными видами борьбы, однако, несмотря на свою силу, он не вступал ни в какие стычки, по природе был миролюбив и вслед за Владимиром Высоцким, которого очень любил, мог сказать: «Бить человека по лицу я просто не могу…».
Только ли в этом причина?
В вещах Талгата была найдена записка с цитатой из Джидду Кришнамурти[2]:
«… Мастера дзен пинают и бьют своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов. Иногда они прыгают на них. Надо всегда помнить: они не гневаются, это тоже часть их сочувствия. Они не гневаются вовсе, ведь если бы они гневались, все было бы утеряно. Как тогда можно преобразить другого? Ты тогда в одной лодке с ним, и вы вместе тонете. Нет, так нельзя помочь… В Японии это понимают. Когда мастер дзен бьет ученика, ученик принимает это с благодарностью. Вы, может быть, удивитесь, но с тех пор, как мастер изобьет ученика, тот становится главным учеником…».
Абай рассказывал ученикам: американец Вернер Эрхард стал живым Богом, полу-чив просветление на автостраде в Калифорнии в пиковой ситуации…
Выходило, что вместо десятилетий одиночества в Гималаях и многочасового транс-цендентального созерцания можно получить состояние просветленности через нрав-ственный шок в минуту, когда грозит смертельная опасность..
«Здесь Родос, здесь прыгай!..» — Говорили римляне.
Как кощунственно не звучит: Талгат желал страданий и не сопротивлялся, потому что стремился познать таинственный процесс саморегуляции, надеялся на гуру и скры-тые возможности Человека…
Это логично, если вспомнить за чем пришел киноактер к Абаю, как верил своему кумиру. Эксперимент обернулся трагедией…
— До самого утра из квартиры Палаускасов неслись крики, стоны… У нас никто не мог заснуть… — Вспоминала соседка. — Мы выходили на лестницу, прислушивались. С пере-рывами это продолжалось до рассвета. Один раз я явственно слышала мужской голос, он звал по русски: «Мама!» и «Помогите!»
К утру Талгата не стало.
«И холмы-верблюды тащат вьюк судьбы, в синеву, подъемля гордые горбы… — запи-сал он когда-то, думая о неизбывности мироздания. — Вечное кочевье, вечный путь-по-ход, горы и пустыня, звездный небосвод….»
