Повышение престижности японских диалектов стимулировало и активную деятельность по их изучению. Сейчас, пожалуй, ни в одной стране мира диалекты не исследуются так детально, как в Японии. Чуть ли не в каждом японском провинциальном университете создаются кафедры диалектологии, активно работает Диалектологическое общество Японии, издан диалектологический атлас страны и издаются детальные атласы всех префектур. Эта работа воспринимается как часть работы по изучению и сохранению национальной культуры (см. очерк развития японской диалектологии [Grootaers, Shibata, 1982, с. 327–344] [7].

В последние десятилетия в японской литературе ведутся дискуссии по вопросу о будущем диалектов; одна из них проходила под названием «Сохранятся ли диалекты в XXI в.» (ГС 1984. № 11. С. 9–11) (рассуждения о японском языке в XXI в. вообще характерны для японской социолингвистики с 70-х гг.) Некоторые авторы предсказывали скорое исчезновение диалектов, мотивируя это несовместимостью их с урбанизацией и проникновением в них литературных черт; вывод одной из статей таков: «Участки, где рождались и воспитывались диалекты, идут под бульдозер. Следовательно, сохранить диалекты невозможно» [Хосоно, 1983, с. 38]. Однако чаще говорится об устойчивости японских диалектов, сохраняемых даже в условиях жизни крупных городов; указывается и на то, что сохранению диалектов может способствовать наметившийся переход к кабельному телевидению. [Shibata, 1975, с 171] (ГС. 1984. № 11. С 10) Сейчас же диалекты, в первую очередь новые, представляют собой важную составную часть японской языковой ситуации и далеки от исчезновения.

Языковая ситуация в современной Японии не исчерпывается противопоставлением «литературный язык — территориальные диалекты». Наряду с территориальными диалектами существуют и социальные, можно выделить и просторечные разновидности японского языка, находящиеся вне литературного языка, но не имеющие в своем функционировании географических или социальных ограничений.

В феодальную эпоху в японском языке существовали строгие социальные, прежде всего сословные, различия, накладывавшиеся на территориальные: даже в пределах одного географического района или города, например Эдо, по-разному говорили самурай, крестьянин, ремесленник, торговец. Имелись и более частные профессиональные расхождения. После перехода Японии к капитализму и особенно после 1945 г. подобные различия стали уменьшаться. Здесь играли роль уничтожение феодальной сословности, замена старых социальных различий буржуазными, более подвижными и менее очевидными, а также распространение литературного языка, единого для разных социальных слоев. Применительно к современной Японии трудно говорить о социальных формах существования языка в чистом виде.

Сравнительно четкие социальные диалекты существуют лишь на периферии японского языка и, как правило, немногочисленны по количеству носителей Так, еще в XVII–XVIII вв. в Сигамати сложился особый говор гейш, сохранившийся до настоящего времени. Своеобразно и также весьма архаично, восходя к позднефеодальной эпохе, арго гангстеров-якудза, имеющих, в частности, специальные способы представления друг другу при знакомстве [Seward, 1968, с. 73–74]. До недавнего времени функционировали говоры бродячих торговцев [Канаи, 1983, с. 12], буддийских священников, придворных дам [Harada, 1966, с. 79–80], сейчас они постепенно выходят из употребления. Имеются сведения об особенностях языка японских париев — буракуминов. Информация о такого рода социальных диалектах часто очень скудна.

Однако даже там, где нельзя говорить о социальных диалектах как о каких-то определенных языковых системах, некоторые социальные различия в функционировании японского языка существуют, часто накладываясь на территориальные; эти различия обычно имеют не абсолютный, а статистический характер. Этот факт признают и японские лингвисты, осуществляющие массовые языковые обследования. Так, в упоминавшемся исследовании языка двух кварталов Токио выявлено, что в зажиточном и населенном главным образом интеллигенцией квартале Нисиката степень стандартизации языка заменю выше, чем в квартале Нэцу, жители которого, как правило, мелкие и средние торговцы; в первом квартале намного чаще и разнообразнее используются формы вежливости. Там же сказано, что современная граница Яманогэ и Ситамати уже не совпадает с исторической: богатые районы Гиндза, Канда, традиционно относившиеся к Ситамати, сейчас по языку ближе к Яманотэ [Oгино, 1983, с. 72–73].

В отличие от литературного языка и диалектов японское просторечие не обладает четкой выделимостью, трудно говорить о нем как о какой-то языковой системе. Однако существует немало слов и грамматических форм, которые не признаются литературной нормой, но не могут быть названы диалектными, так как распространены по всей Японии, употребляясь лицами разных социальных групп. Многие из них не что иное, как проявления развития языка, сдерживаемого нормами. Например, широко распространены стяженные грамматические формы, когда сочетание знаменательного и вспомогательного глаголов превращается в единое слово, ср. лиn. иттэ симатта 'ушел и не вернулся' и не вполне литературное иттятта с тем же значением. Потенциальные формы с суффиксом — э- по принятым нормам присоединяются не ко всем глаголам: от тору 'брать' можно образовать форму торэру, но от миру 'видеть' такую форму образовать нельзя. Однако вне литературного языка употребительна и форма мирэру и другие, ей подобные Слово отаку, в литературном языке означающее 'ваш дом', за его пределами употребляется как местоимение 2-го лица. К такого рода явлениям относятся и не признаваемые нормой изменения в формах вежливости, о которых мы будем говорить.

Все эти и многие другие явления широко распространены, что ставит проблему изменения литературных норм и приведения их в соответствие с языковой реальностью. Этот вопрос активно обсуждается японскими учеными (см., например, [Оиси, 1977]) Ряд форм, в частности стяженных, сейчас уже начинает допускаться для разговорных вариантов литературного языка.

Выше говорилось, что старый литературный язык (бунго) до войны сосуществовал с современным и обслуживал ряд сфер общения. Однако после войны он быстро потерял все свои позиции.

В настоящее время бунго, по словам одного из японских лингвистов, употребляется редко и в ритуальных целях. [Harada, 1966, с. 85] Культурные люди старшего поколения еще помнят бунго, а люди среднего и младшего поколений лишь имеют о нем представление, поскольку его преподают в средней школе. Поэтому традиции чтения текстов на бунго пока существуют. Классические произведения издаются не только в переводе на современный язык, но и в оригинале с комментированием непонятных мест; такие издания рассчитаны на достаточно широкий круг читателей. Литература конца XIX — начала XX века на бунго издается только в оригинале и без комментариев. Однако функционирование бунго очень ограничено, и новые тексты на нем почти не создаются. Бунго продолжает использоваться в традиционных сферах (церковная служба, включая христианскую [8], традиционный театр типа но [9]), а также в поэзии, до сих пор существуют кружки и журналы любителей поэзии в традиционном стиле. Здесь языковые различия связаны с жанровыми: танки и хайку принято писать на бунго, а поэзии на современном языке свойствен свободный стих (верлибр). Отмечается, что современные попытки писать на бунго обычно связаны со многими ошибками (Гэккан. 1977. № 2. С. 2–3).

В то же время бунго все еще оказывает влияние на современный литературный язык, которое проявляется в лексике и в грамматике. Лексика бунго, особенно китаизмы, остается потенциальным источником пополнения литературного словаря. С этим связана особенность японской лексикографии: в современные словари включается в том или ином объеме и лексика, употреблявшаяся лишь в старинных памятниках. Так, при составлении словаря (см. [Masuda, 1974]) словник был значительно обновлен сравнительно с предшествующим изданием (см. [Katsumata, 1954]), однако из словника была исключена прежде всего потерявшая актуальность лексика 30–50-х годов, а архаизмы остались примерно в том же объеме. Наиболее очевидные различия между современным языком и бунго существуют в области грамматики. Многие формы, явно специфичные для бунго, могут появляться и в текстах на современном языке. Степень освоенности таких форм различна, некоторые появляются лишь в цитатах на бунго (таковы, например, многие пословицы и изречения), другие же становятся вполне обычными, как, например, падежный показатель ёри в значении исходной точки действия [10]; противопоставление двух показателей исходного падежа кара и ёри вначале имело характер «современный язык — бунго», затем «разговорное — книжное», а теперь «менее вежливое — более вежливое» [Кусакабэ, 1977, с. 54].